Он скривился от боли и показал на ухо, красное и распухшее.
Магдалена невольно рассмеялась.
– Простите меня. Но мне действительно показалось, что…
Она закашлялась.
Старик подошел ближе и заботливо положил руку ей на лоб.
– У тебя еще жар, – пробормотал он. – Я дам тебе своего меда, поможет от кашля. Может, немного отвара из ивовой коры…
Его низкий голос, столь чуждый для этого хрупкого человечка, успокаивал. Голос был тот же самый, какой Магдалена слышала в бреду.
– Где я? – спросила она хрипло.
Старик взглянул на нее растерянно:
– А я разве не говорил? Ты в Роттенбухе, недалеко от августинского монастыря. Я – брат Константин, отвечаю за ульи и время от времени рыбачу. – Он медленно покачал головой: – Наше счастье, что вчера утром я отправился к реке, проверить садки…
– Вчера утром? – Магдалена подскочила. – Я здесь… так долго?
– Почти два дня, да. Ты по большей части спала. Лишь иногда говорила во сне и все время повторяла «вода, вода»… Ты едва не утонула. – Брат Константин смущенно улыбнулся. – Пришлось поцеловать тебя, чтобы вызволить из преисподней. Впервые в жизни я поцеловал женщину. И, наверное, последний. Жизнь отшельника порой довольно одинока.
Магдалена в отчаянии попыталась подняться со своего ложа.
– Мне надо идти, – просипела она. – В Обераммергау. Если еще не поздно.
Брат Константин мягко уложил ее обратно.
– Никуда ты не пойдешь. Во всяком случае, не сейчас. У тебя жар, девочка моя. Благодари Господа и всех святых, что спаслась и осталась в живых.
– С вашей помощью, – слабо возразила Магдалена.
Монах пожал плечами:
– Я был лишь орудием. Ты застряла среди моих садков, точно крупная рыбина. Я был уверен, что ты мертва. Но ты еще дышала. Поэтому я принес тебя в свою хижину, раздел и…
Магдалена вздрогнула:
– Я была без одежды?
– Ну, твоя одежда промокла. Надо было переодеть тебя в сухое. – Брат Константин подмигнул ей: – Тебе нечего бояться. Я монах, твердый в своей вере, и к тому же довольно старый. Так что Господь избавил меня от соблазна. Поцелуя мне хватило.
Только теперь Магдалена заметила, что вместо платья на ней грубая монашеская ряса. Одеяние было черное, из толстой шерсти и на удивление теплое, хоть и кололось. Правда, в рясе не было карманов, и…
Письмо!
Магдалену ошпарила мысль о письме, которое вручил ей Шреефогль. Если письмо потерялось в воде, то все пропало. Лехнер ни за что не поверит ей!
– Ты это ищешь? – спросил брат Константин и показал сложенный и запечатанный конверт. Он верно истолковал выражение ужаса на ее лице. – Оно, конечно, промокло, но пергамент не пострадал. Уверен, письмо еще можно прочесть. – Он хитро улыбнулся: – Как видишь, я не трогал печать.
– Я вам очень признательна, – сказала Магдалена и быстро спрятала письмо. – Но мне действительно нужно идти. Это вопрос жизни и смерти! Моя сестра в большой опасности. Если я не поспею вовремя, ее ждут страшные мучения и смерть. Если она уже не мертва, – добавила она надтреснутым голосом.
Брат Константин взглянул на нее с сочувствием:
– Не хочешь рассказать об этом подробнее? Как и о том, почему ты едва не утонула и что это за письмо…
Магдалена задумалась. Если рассказать брату Константину о своей конечной цели, вполне возможно, что он отправится прямиком к аббату Роттенбуха. Шонгау и Роттенбух связывали тесные торговые отношения, Как знать, не посвящен ли местный аббат в планы бургомистра Бюхнера? Магдалена вздохнула и ответила:
– Боюсь, что все это не так просто. Только…
Дочь палача не договорила, ее снова стало мутить. Она вспомнила о своем не рожденном еще ребенке. Жив ли он еще? Или уже умер у нее в утробе, пока она тонула в холодной воде или лежала без сознания? Магдалена невольно провела рукой по животу.
– Ты ждешь ребенка, – проговорил монах. – Легкая округлость… трудно было не заметить. Но крови не было, если ты об этом думаешь. Можешь быть спокойна.
Магдалена взглянула на него с недоверием:
– Для живущего в целомудрии монаха вы на удивление хорошо разбираетесь в женских делах.
– Ну, хоть я и вынужден избегать женщин, это не мешает мне кое-что читать о них. – Брат Константин улыбнулся, обнажив несколько оставшихся зубов. – У каждого есть свои тайны.
Магдалена вновь попыталась подняться.
– Мне непременно нужно в Обераммергау, сегодня же. Прошу вас…
– Пешком туда добрых четыре часа. В твоем-то состоянии тебе туда ни за что не добраться.
– Тогда дайте мне лошадь! Обещаю, я верну ее. Я… я каждый день буду вспоминать вас в молитвах!
Брат Константин тихо рассмеялся:
– Как ты себе это представляешь? Я старый, бедный отшельник, у меня нет лошади. И в монастыре тебе ее точно не дадут. Девице без имени, которая не желает даже рассказывать, что ей нужно в Обераммергау… – Он покачал головой: – Это невозможно. Лучше будет подождать здесь, пока не почувствуешь себя лучше и отправишься пешком.
Магдалена снова откинулась на циновку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой и разбитой. После всего, что ей довелось пережить за последние дни – тревоги, опасения за Барбару и борьба за собственную жизнь, – она осталась буквально без сил.
– Тогда все пропало, – прошептала женщина.
Глаза ее наполнились слезами. Монах вздохнул.
– Хватит плакать, – велел он. – Сначала поцелуй, а теперь еще и это! Можно подумать, мы женаты… – Он помедлил. – Возможно, есть решение.
Магдалена встрепенулась:
– И какое же?
– Ну, у меня есть старый упрямый осел. Его зовут Франциском, но он, к сожалению, не столь кроток, как его святой покровитель. Возможно, он довезет тебя до Обераммергау. – Монах подмигнул ей: – Если захочет. Франциск любит лизать каменную соль. Если получит ее вдоволь, то, может, и позволит оседлать себя.
Магдалена рассмеялась от облегчения:
– Боже правый! Да я буду обходиться с ним, словно это осел Иисуса в Иерусалиме!
Брат Константин помог ей выйти из хижины. Над берегом реки гудели пчелы, солнце уже клонилось к востоку. Ноги у Магдалены подгибались при каждом шаге, ее покачивало. Но она уверенно двинулась по узкой тропе, бегущей к монастырю.
Оставалось только надеяться, что Барбаре еще можно помочь.
* * *
– Отправляться домой?
Симон в изумлении уставился на Куизля. Он как раз вернулся от Георга Кайзера. После неудачной и, вероятно, последней репетиции они отправились домой к учителю, где пообедали в полном молчании. Каждый предавался собственным мыслям. Даже остатки кофейных бобов мало чем помогли. Но известие палача о том, что ему приказано возвращаться в Шонгау, вывело цирюльника из задумчивости.
