– Лехнер не желает, чтобы я и дальше здесь вынюхивал, – продолжал Куизль, закинув ноги на стол, с трубкой в уголке рта. Он устроился на скамье возле печи, где провел прошлую ночь. – Мне следует собрать свои инструменты и с этой минуты держаться от этого дела в стороне. Вчера вечером он сказал мне об этом.
– И вы говорите об этом только сейчас?
Куизль глубоко затянулся.
– Мне нужно было подумать. Да и что изменилось бы, если б я рассказал тебе? Как видишь, я все еще здесь. Лехнер, наверное, взбесится.
– Но с какой стати вам вообще уезжать? – озадаченно спросил Симон. – В том смысле, что Лехнер для того вас и взял с собой, чтобы разобраться в этих убийствах.
– Быть может, мы выяснили чересчур много. – Палач ткнул в Симона длинным мундштуком трубки: – Тебя, кстати, тоже касается его запрет. Видимо, скоро и ты сможешь вернуться к моей ненаглядной дочурке… – Он усмехнулся: – Хочется ведь, признайся?
Фронвизер вздрогнул. За последние дни он едва вспоминал о Магдалене, так стремительно развивались события здесь, в Обераммергау. Оставалось только надеяться, что с ней и с Паулем все хорошо. Магдалена, наверное, до сих пор злилась на него за то, что он решил принять заманчивое предложение Файстенмантеля и остаться на некоторое время с Петером. Во всяком случае, ответного письма из Шонгау не приходило, и это не сулило ничего хорошего.
– Файстенмантель пообещал мне кучу денег, если я останусь здесь цирюльником на пару недель, – возразил Симон и тоже сел за стол. – Я не могу так просто взять и уехать, даже если Лехнер прикажет. Да и не люблю я, когда мною двигают, как шахматной фигурой. Мы близки к разгадке, я это чувствую!
Он вздохнул. Просто немыслимо! Если вернуться сейчас домой, то все изыскания окажутся напрасными. И обещанных Файстенмантелем денег ему не видать, а они были бы весьма кстати. А если воспротивиться, придется иметь дело не с кем иным, как с Иоганном Лехнером.
– Но теперь, так или иначе, все переменилось, – добавил он хмуро. – После того, как аббат запретил мистерию.
Куизль наморщил лоб:
– Запретил?
Симон рассказал палачу о том, что случилось на последней репетиции. Тот слушал молча, даже рассеянно. И только когда Фронвизер сообщил об исчезновении Франца Вюрмзеера, Якоб насторожился.
– И как думаешь, куда Вюрмзеер мог направиться? – спросил он.
– Ну, уж точно не домой. Я туда уже заглянул, его жена очень встревожена. И я ей почему-то верю. Она говорит, что в последнее время ее муж вел себя очень странно.
– Хм… А Файстенмантель, по твоим словам, на что-то намекал до этого?
Симон кивнул.
– Он говорил, что ему известно нечто такое, отчего аббат вряд ли будет в восторге. И тогда Вюрмзеер набросился на него, как безумный. Собственно, с этого и началась вся потасовка.
– Дьявол! – Куизль стукнул по столу. – Похоже, в деревне каждый дурень осведомлен об этом деле лучше, чем мы с тобой. Мне даже кажется, что и Лехнеру известно больше, чем он хочет говорить мне. Но я больше не позволю водить себя за нос! – Он вновь ткнул в Симона мундштуком трубки: – Скажи Петеру, чтобы тот со своими приятелями выследил Вюрмзеера. Я хочу знать о каждом его шаге! А ты в это время займешься Файстенмантелем… Черт бы побрал этих двоих, они знают о чем-то, и это может вывести нас на убийцу. Я чую это, или не зваться мне палачом из Шонгау! – Он тронул свой выдающийся нос. – А я между тем примусь за Ксавера. Ему тоже кое-что известно. Если он еще в долине, то я его разыщу.
– И как вы хотите сделать это, если Лехнер отослал вас домой? – спросил Симон.
Куизль хитро улыбнулся:
– Но я давно убрался отсюда. Попрощался с тобой и отправился в Шонгау. Еще в полдень. – Он поднялся и прошел в коридор, где на крюке висели длинный плащ, заплечная корзина и широкополая шляпа. – А это просто старый лоточник бродит по долине и предлагает свои товары. Не исключено, что сегодня вечером он и к тебе постучится… – Якоб решительно кивнул. – Никто из Куизлей не позволит так просто собой командовать. Кое-кому давно пора это уяснить.
* * *
Всего в нескольких сотнях шагов Конрад Файстенмантель шагал к заповедному лесу у подножия Кофеля. В правой руке он сминал записку, которую получил только что в мастерской возле дома. Один из молодых подмастерьев протянул ее и ничего не сказал, но Конрад и так знал, от кого записка. Он ждал ее, причем ждал давно. Следовало многое обсудить, и трактир был для этого не самым подходящим местом. Но почему встреча должна состояться именно у Кофеля, да еще в этом про́клятом месте, Файстенмантель не имел ни малейшего понятия. Было множество других укромных мест, не таких зловещих.
Конрад прошел по мосту через Аммер и двинулся по узкой тропе через пастбища к темнеющему лесу. День клонился к вечеру, тени становились длиннее, словно Кофель тянул к долине свои черные пальцы. Под кронами сосен уже и вовсе сгущались сумерки.
Файстенмантель шагал, раздвигая в стороны сухие ветви. Внутри у него все клокотало от ярости. Аббат просто взял и запретил мистерию! А знал ли этот высокомерный нахал, сколько денег, времени и сил он, Конрад Файстенмантель, вложил в это дело? Устроенное раньше срока, представление принесло бы им немалые деньги, в которых именно сейчас они так нуждались. Денег в общине почти не осталось, торговый тракт, столь оживленный когда-то, теперь находился в упадке. Им просто необходимы новые средства обогащения, и немедленно! Иначе Обераммергау разорится окончательно.
Но им двигала не только жажда обогащения. В действительности этим представлением Файстенмантель стремился выслужиться перед Господом. Потому как знал, что согрешил в своей жизни немало: разорял соперников и использовал некачественную древесину, по низким ценам выкупал у мастеров работы и втридорога сбывал в Аугсбурге или в Венеции. Поэтому он и не обращал внимания на те делишки, которые они проворачивали у него за спиной. В том числе и потому, что знал, как они его ненавидят. И даже боятся. Он правил в Обераммергау кнутом и пряником. Но теперь они однозначно перешли все границы. Его подозрения теперь переросли в уверенность. Дальше так продолжаться не могло! А что касается мистерии, то и здесь ничего еще не решено. Так просто Файстенмантель не сдастся.
Где-то в гуще деревьев прокричала кукушка, возвещая приход долгожданного лета. Ей ответила вторая, и Конрад подивился, что две кукушки одновременно подали голос. Казалось, они переговаривались между собой.
«Как люди», – подумал он.
В мыслях его на мгновение возник образ младшего сына, Доминика, принявшего столь ужасную смерть. Он, наверное, тоже был кукушонком. Файстенмантель всегда полагал, что чувствительный юноша в отличие от старших братьев, крепких и прямолинейных, был не от него. Когда жена в прошлом году, уже на смертном одре, призналась в интрижках со странствующим студентом, Конрад нисколько не удивился. Поэтому в своей скорби по так называемому сыну он был весьма сдержан. Но теперь умерли и верные члены общины. Пора положить этому конец, сказать свое решающее слово. Чтобы и этот надоедливый секретарь со своим ищейкой-палачом прекратили наконец мешаться под ногами… Что бы ни сотворили некоторые обитатели Обераммергау, им не нужны посторонние, чтобы во всем разобраться!
