Он вполне подтверждался лысым потрепанным господином, назвавшим меня пятнадцать или больше лет назад «белогвардейской мордой». Удивительно, но галстук в морозной Москве он носил джакартский. Шелковый, с расцветкой на все случаи и все времена года. С той же серебряной булавкой в форме носатого силуэта персонажа яванского театра кукол «ваянг-кулит» под завязанным однажды и навсегда узлом. Булавку я и вспомнил первой, потом «красногвардейца»…
Едва я открыл стеклянную дверь, контора «Бизнес-Славяне» приветствовала меня электронным воплем громового «Ура!», просигналившим рыхлому охраннику в пестрой жилетке о посетителе. Я сказал ему — «Парус», и он приглашающим жестом пропустил в узкий коридор с пластиковыми моделями мотоцикла «Хонда», гоночной машины «Мазерати», танка «Шерман» и прочей игрушечной дребеденью. Миновав бар, я спустился по узкой мраморной лестнице в подвальчик и уткнулся в дверь с надписью «Алексеев П.А.». За ней и обнаружился постаревший сотрапезник из «Рату Сари».
Самое удивительное в моей нынешней московской жизни то, что «советские люди», встречавшиеся в моем предыдущем, далеком и прошлом бытии в Китае, Индокитае и вообще Азии, оказывались в России военными. Или от них тянуло армией. Как вот от всего этого заведения «Бизнес-Славяне».
Со сцены ресторана гостиницы «Метрополь» в Ханое, куда мы убрались из Харбина через Шанхай, покойный отец распевал под балалайки и домры румбу на слова харбинского поэта Перелешина:
О, Бразилия! Когда твои природные сыны
Идут стеной, отшлепывая самбы,
То я смотрю на них со стороны
И слышу снег и пушкинские ямбы!
О, Бразилия…
Семья никогда не расставалась, мама и я сопровождали отца на каждый концерт. У нас на руках были «плохие бумаги», и, если бы что стряслось, мы не хотели пропадать порознь. Мама подрабатывала на кухне. Я сидел возле сцены и ждал самый потрясающий исполнительский момент. После «О, Бразилия!» балалаечники вскакивали и, выламываясь под негритянскую джаз-банду, как тогда говорили по-русски, не пели, а выкрикивали под солдатскую дробь барабана:
…Я здесь бреду по серой мостовой,
Но жребий мой высок и тем отраден,
Что вопреки повизгиванию ссадин,
Бразилия, я сын приемный твой!
О, Гонолулу и Шарлам-Пупа…
Русский сходил у колониальной публики за португальский.
Теперь такая манера называется «рэпом».
Засевшие в памяти стишки и примитивную мелодию я предполагал использовать как легенду, то есть придуриваться под куплетиста, уволенного из казино «Чехов» по причине закрытия заведения. Ничего другого в голову не пришло — наверное, потому, что покойный теперь матерщинник Курпатов во время первого телефонного контакта разговаривал со мной из казино под рояль и пение.
Старый знакомый Алексеев П.А. скучал в компании двух дымивших сигаретами прихлебательниц за ротанговым столом, заваленным какими-то формулярами. Вообще мебелишка оказалась в стиле булавки, воткнутой в пестрый галстук. Яванского плетения.
— Заполнили анкету? — спросил он.
— Я предварительно хотел бы переговорить о…
— Заполняйте анкету, — сказал Алексеев. — Переговоры денег стоят.
Девы вежливо похихикали.
— А без анкеты нельзя?
— Это вам, а не мне нужна работа, — сказал он.
Нет, не вспоминал. Будь он на моем месте, вряд ли бы месил грязный московский снег. Он и вербовке, случись такая в свое время, сейчас бы радовался. Лишь бы не возвращаться к танкам, которыми теперь торговал, пластмассовыми.
Выходило, что Милик здесь искал работу? Я развернулся к выходу. А что ещё делать?
— Откуда вас вызвали? — спросил Алексеев мне в спину. Наверное, его озадачила моя покорность. Безответность вызывает опаску у проходимцев.
Я застрял в полуоткрытой двери и сказал:
— Казино «Чехов».
— Чего же трясетесь? Там делов ещё навалом… Вы кто у нас?
— Настройщик.
— Ну и настраивайте, — сказал он.
Девицы рассмеялись по-настоящему. Алексеев тоже. Я порадовался, что не добавил слово «пианино». Видимо, в казино «Чехов» настраивали особенные инструменты.
В брезентовой пестрой палатке с вывеской «Свежий пиво и шашлык» напротив памятнику Тельману в картузе под Ефима Шлайна я неторопливо отобедал, усевшись лицом к окну с пластмассовой пленкой вместо стекла. Хвоста за собой я не примечал со вчерашнего дня. Полагалось бы расслабиться и перевести дух в ожидании его появления. Милик знает меня в лицо. Я же манеры работы его коллег не знаю. Так что, как коряво говорят профессионалы, группа захвата имеет преимущество перед группой отрыва…
Рассчитывая все же на успешный отрыв, я спланировал полет в Прагу «с изломом». На рассвете беру в Шереметьево билет на будапештский рейс авиакомпании «Малев». Прилетев в аэропорт Ферихедь-2, пересаживаюсь на самолет в Прагу.
Времени оставалось в избытке. В течение дня я рассчитывал ещё вернуться в «Ярославскую» и забрать оставленные в номере вчерашние трофеи. А они при детальном осмотре оказались великолепными. Милик пользовался немецким карабином «Гейм SR30», то есть под патрон 30 калибра или по стандарту 7,62. Длина 113 сантиметров. Отзывчивый затвор, нежный спуск, вес 3 килограмма 200 граммов. Я минут двадцать вертел игрушку, которую и просто подержать доставляло наслаждение.
Номер люкс мне выдали на втором этаже приземистого корпуса, широкое окно располагалось над его центральным входом. Наставляя карабинчик из глубины комнаты сквозь стекло на прохожих, я проделал несколько пробных вскидок. Оружие срасталось с руками и плечом. Я чувствовал прицел, что называется, от собственного копчика. Целям оставалось лишь вкусно вплывать в оптический прицел.
«Дамский символ фаллической шпаги», если использовать термин военного аспиранта и будущего батюшки Милика, оказался стволом такого же «Гейм SR30» со специальным магазином на два патрона. Все три — ещё один в патроннике были на месте. Ручка кренделем могла послужить прикладом. И особый примамбас: мадам Зорро заказала «винт» для левши — матовая рукоятка затвора с шишкой торчала влево.
Я разобрал миликовскую «Гейм SR30» и попробовал положить на её ложе ствол зорровского зонтика. Совпало! Да и магазины взаимозаменялись. Получилось, что я захватил два дополняющих друг друга «винта».
Оружия для улицы или леса лучше не придумать. По классификации охотничье, и подлежит такой же регистрации.
Помещение палатки «Свежий пиво и шашлык» возле памятника Тельману прогревалось электрической «пушкой». Стакан коньяка под неплохое мясцо с зеленью разморили меня, и я едва не прозевал событие, увидеть которое слабоватая надежда во мне не иссякала. Проигнорировав запрещающий «кирпич», черная «Волга» свернула с Ленинградского проспекта, протаранила преграду, оставленную снегоуборщиком, и покатила между палатками через площадь к стеклянным дверям «Бизнес-Славян».
