Николай Осипов вернулся так скоро, словно не съездил на полудохлом стареньком моторе, а слетал на новеньком французском аэроплане «Ньюпор». Вместе с ним в кабинет первой бригады вошли те самые двое извозчиков, с которыми Коля имел дознавательскую беседу в Гусенковском извозчичьем трактире.
— Здравия желаем, — поздоровались едва не хором извозчики, дружно поснимав треухи. Мельком глянули на Кокорина и не проявили никакого интереса.
— Здравствуйте, мужики, — поздоровался с ними Бахматов. — Приносим извинения, что вот так взяли и выдернули вас от ваших дел, но у нас тоже дело, очень важное и к тому же не терпящее отлагательств.
— Да мы чо, мы всегда с понятием, — ответили извозчики, усаживаясь на стулья у стены. — Ежели власти нужно помочь, так мы завсегда с охотой.
— А дело у нас, мужики, вот какое… — начал Бахматов, мельком глянув на Кокорина, с интересом следившего за происходящим. Вот только признаков беспокойства не видать. — Узнаете ли вы этого гражданина? Приходилось ли вам видеть его, а если приходилось, то когда и при каких обстоятельствах?
— Ну, видел я его, стало быть, — охотно ответил извозчик, что был помоложе.
— Где? — быстро спросил Леонид Лаврентьевич. — При каких обстоятельствах?
— Так это, на Лубянской бирже он стоит, — ответил извозчик. — Седоков дожидает. А когда, значит, берет кого, то, стало быть, везет туда, куда ему укажут. Мы вот с Антипом Маркелычем, — указал извозчик на своего товарища, — тоже там стоим и извозом, стало быть, занимаемся.
— Как его зовут, вы не знаете, — скорее утвердительно, нежели с вопросительной интонацией произнес Бахматов.
— Нет, лично мы, стало быть, с этим гражданином незнакомы и при встречах друг с другом не ручкаемся. И фамилию евоную я не знаю и не слыхал никогда, — ответил извозчик. — Там, на Лубянской площади, нашего брата-извозчика столько выстаивает, сколь, надыть, червей ползает на покойнике, когда тот тухнуть начинает. И ваньки стоят, и резвые, и лихачи, и ломовики… Сотни нас, ежели не тыщи! Поди, стало быть, упомни всех-то… Хотя помню, он мою пролетку чуть не зашиб, я ему тогда, помнится, еще плетью помахал, а он только скривился. Не знаю, помнит он сей факт или нет. Но тогда я на него шибко обиженный был.
— Ясно, — констатировал Бахматов. — Но вы вот рассказывали моему товарищу, что бываете на Конной площади в Замоскворечье. И коли уж вы знаете в лицо указанного вам гражданина по Лубянской бирже, то не видали ли вы там этого человека?
— Не-е, — протянул извозчик. — На конном базаре я его не видел. На Лубянке видел, а на конном, стало быть, нет.
— А вы что скажете? — обратился Бахматов к второму извозчику.
— А то же самое, значица, и скажу, — ответил тот. — На бирже Лубянской он, то есть гражданин ентот, да, стоит. Частенько в рядах извозчичьих ево вижу. Все жирных клиэнтов подбирал. Везучий он! А вот на конном базаре, нет, не встречал. И ежели вы думаете, что это тот самый человек, о коем нас расспрашивал ваш товарищ в трактире Гусенковском, так то не он. Тот жилистее, бородку имеет поменьше, и седины в ей побольше. И росточком чуть повыше будет гражданина вашего…
Бахматов и Осипов переглянулись.
— Да ты повнимательней посмотри, — нетерпеливо произнес Николай. — Борода — не главное, она и подрасти может.
— Может, — согласился Антип Маркелыч. — Да только вот росточек-то побольшее стать не может никак. Не пацан он, чтоб за пару месяцев на три вершка вырасти.
— Ага, тот, стало быть, и росточком поболе будет, и волосом поседее, — поддакнул своему товарищу извозчик помоложе.
— Да как вы можете определить, каков у него рост, ежели он сидит? — удивился Коля.
— И-и, паря! Мы, почитай, полжизни своей сиднем проводим. Профессия у нас такая. Посиди с наше на козлах-то, так тоже определять начнешь, каков у ково рост. Само оно как-то уже определяется…
Наступило молчание. Кокорин как сидел, уставившись на носки своих сапог, так и продолжал сидеть. Казалось, он даже не дышал.
Леонид Лаврентьевич Бахматов все более хмурился и искоса недовольно посматривал на Николая Осипова. Агент уголовного розыска третьей категории, в свою очередь, недовольно поглядывал на извозчиков: вот что ты с ними будешь делать, все расследование развалили! А оно так хорошо складывалось. Как было бы славно, ежели б они в один голос заявили, что этот мужик по фамилии Кокорин и есть тот самый извозчик, что приходил торговать на Конную площадь свою кобылу, да так ее и не продал. Тогда бы сразу закрыли дела по восемнадцати трупам, прекратилось бы недовольство москвичей по поводу бездействия уголовного розыска. Глядишь, еще и на повышение пошел бы.
— А та кобылка, запряженная в бричку с кожаным верхом, что у ворот простаивает, евоная, что ли, будет? — нарушил молчание Антип Маркелыч, кивнув на Кокорина.
— Да, его, — подтвердил Осипов.
— Ну, так и кобылка эта не та будет, — констатировал извозчик, окончательно разбив вдребезги последние надежды Николая. — У тово мужика кобылка была чистых владимирских кровей. Ее за версту видно! А эта, что у ворот стоит, хоть и неплоха, да явно полукровка.
— Ага, точно, — подтвердил другой извозчик.
— Что ж, — снова немного помолчав, произнес Бахматов. — Спасибо, товарищи, за помощь. Вы свободны.
Когда извозчики ушли, он уперся взглядом в Кокорина, продолжавшего сидеть неподвижно, и громко произнес:
— Товарищ Кокорин! Вы можете быть свободны. — Через паузу, глядя выше его головы, добавил: — Мы официально приносим вам свои извинения за причиненное беспокойство.
Вышедший из оцепенения Кокорин какое-то время продолжал сидеть на стуле. На бирже извозчичьей говаривали, что, ежели кто попадал в руки ЧК, то уже никогда не возвращался. Исчезали бесследно, будто бы и не жили. Даже могилки не оставалось. А тут выпускают, да еще с извинениями…
Уголовный розыск хоть и не ЧК, но и про него тоже слухи всякие ходят. Да что там слухи! Вон у соседей Василь Степаныча и Матрены Ивановны, что через дом по правую руку проживают, сынок был Гриша. Обыкновенным парнем рос. Сметливый, ловкий. Выпивал, правда, частенько. Подраться был не прочь. Так по молодости лет простительно: кто ж из молодых-то парней при новой власти не выпивает и не дерется? Раньше бы таковских враз приструнили бы, а теперь все иначе. Простой человек себя вольно чувствует, по зубам от городового да околоточного, как ранее, получить уже не опасается: не те ноне наступили времена.
Ну а однажды, ближе к ночи уже, пришли как-то к Василь Степанычу и Матрене Ивановне люди с револьверами. Бумагу показали с подписями да печатями. И сынка их Гришу заарестовали без промедления. Опосля Василь Степаныч рассказывал, что Гришу в каком-то «гоп-стопе» обвиняли. Будто бы он по ночам одиноких да подвыпивших людей подкарауливал и грабил. Все, дескать, забирал, ничем не брезговал. В одном исподнем, мол, оставлял. Да еще и предупреждал, что ежели-де обобранный в милицию обратится, то непременно того найдет и пришибет до смерти…
