– Роб, в холодильнике свиные отбивные размораживаются. Ты их нашел?
Слышу звяканье кастрюльных крышек внизу.
Зевая, я начинаю спускаться по лестнице и кричу:
– Я проснулась. Приготовлю сама. Тебе нет нужды…
Но внезапно нога подгибается. Я пытаюсь ухватиться за перила, но внизу передо мной словно разверзается бездна, и я лечу в ее пасть, падаю, соскальзываю.
Открываю глаза: я лежу у подножия лестницы. Я могу шевелить ногами и руками, но, когда пытаюсь повернуться, боль пронзает мой правый бок, боль, острая как игла. Я падаю на спину и чувствую, как что-то выкатывается из-под моей ноги и отлетает по деревянному полу. Что-то маленькое розовое, оно ударяется о стену в нескольких футах от меня.
Пластиковая машинка. Игрушечная.
– Роб! – кричу я.
Он должен был слышать, как я грохнулась с лестницы. Почему он не отвечает? Почему не выходит из кухни?
– Помоги мне, Роб. Помоги…
Но из кухни появляется вовсе не Роб.
Лили подходит к игрушечной машинке, поднимает ее и разглядывает бесстрастным взглядом ученого, изучающего результаты неудавшегося эксперимента.
– Ты, – шепчу я. – Ты это сделала.
Она смотрит на меня.
– Пора вставать, мамочка, – говорит она и уходит на кухню.
11
– Она специально поставила игрушечную машинку на вторую ступеньку, где я просто не могла на нее не наступить. Потом она стала шуметь на кухне, чтобы меня разбудить, и я пошла вниз. Она хотела, чтобы я упала.
Мой муж изо всех сил старается сохранять нейтральное выражение лица. Он сидит у нашей кровати, на которой я, с затуманенной викодином головой полулежу, подсунув под спину подушки. Костей я не поломала, но спину будто перетянули болью, и я шевельнуться не могу без того, чтобы по моим мышцам не прошли новые судороги. Он не смотрит на меня, его глаза прикованы к одеялу, он словно боится встретиться со мной взглядом. Я знаю, сколь абсурдными кажутся слова о том, что трехлетняя девочка намеревалась меня убить, но болеутоляющие таблетки ослабили все связи в моем мозгу, и вокруг меня, словно рой ядовитой мошки, витает целый сонм вероятностей.
Лили внизу с моей тетушкой Вэл, и я слышу голос дочери:
– Мамочка? Мамочка, иди поиграй с нами!
Моя дорогая доченька. Меня дрожь пробирает от ее голоса.
Роб издает встревоженный вздох:
– Я запишу тебя к врачу, Джулия. У нее прекрасная репутация. Думаю, она тебе не навредит.
– Не нужен мне никакой психиатр.
– Но ты должна показаться кому-нибудь.
– Наша дочь пытается меня убить. Психиатр нужен не мне.
– Она не пытается тебя убить. Ей всего три года.
– Тебя здесь не было, Роб. Ты не видел, как она разглядывала игрушечную машинку. Она словно пыталась понять, почему та не сработала. Почему не убила меня.
– Ты слышишь, как она зовет тебя? Наш с тобой ребенок, которому ты нужна. Она тебя любит.
– С ней что-то случилось. Она стала другая. Она уже не прежний ребенок.
Он пересаживается на кровать и берет меня за руку:
– Джулия, ты помнишь день, когда она родилась? Помнишь, как ты плакала от счастья? Ты говорила, какая она идеальная, не желала отдавать ее медсестре, потому что не могла без нее.
Я наклоняю голову, чтобы скрыть слезы, стекающие по щекам. Да, я помню, как плакала от радости. Я помню свои мысли: я в пропасть брошусь, чтобы спасти мою детку.
Он гладит мои волосы:
– Она наша маленькая девочка, Джулия, и ты ее любишь. Я знаю – любишь.
– Девочка изменилась. Превратилась во что-то другое.
– В тебе говорит болеутоляющее. Попробуй-ка уснуть. Когда проснешься, сама не поверишь, что произносила эти слова.
– Я же вижу – у меня был не такой ребенок. Она изменилась с того времени…
Я поднимаю голову, и сквозь викодиновый туман воспоминания начинают обретать более отчетливую форму. Жаркий и душный день. Лили сидит в патио. Мой смычок скользит по струнам скрипки.
Вот когда все изменилось. Вот когда начался кошмар – когда я впервые играла «Incendio».
Моя подружка Герда живет в конце тихой улочки в пригороде Бостона Милтоне. Я сворачиваю на подъездную дорожку и вижу ее соломенную шляпу, двигающуюся среди цветистых джунглей дельфиниумов; она замечает меня и легко поднимается на ноги. Седоволосая Герда в свои шестьдесят пять подвижна, как подросток. Может, мне тоже заняться йогой, думаю я, пока она идет ко мне, стягивая с рук садовые перчатки. Она в два раза старше меня, но сегодня я, с негнущейся спиной, чувствую себя старухой.
– Извини, опоздала, – говорю я. – Нужно было заехать на почту, а там очередь аж на улице.
– Ну, ты приехала, и это главное. Идем, я приготовила свежий лимонад.
Мы входим в захламленную кухню, где с потолочных балок свешиваются пучки пахучих трав. На холодильнике пристроилось старое птичье гнездо – она нашла его где-то, оставленное хозяевами, а на подоконнике – пыльная коллекция морских ракушек и речных камушков. Роб назвал все это чрезвычайной ситуацией, но мне неаккуратные эксцентричные штрихи дома Герды кажутся странным образом притягательными.
Герда вытаскивает из холодильника графин с лимонадом.
– Ты принесла письмо от хозяина магазина?
Я достаю из наплечной сумочки конверт:
– Десять дней назад его отправили из Рима. Написано его внучкой.
Пока я потягиваю лимонад, Герда надевает очки и читает письмо вслух:
Уважаемая миссис Ансделл, я пишу вам по просьбе моего деда Стефано Падроне, который не знает английского. Я показала ему присланные вами ксерокопии, и он вспомнил, да, он продал вам ноты цыганских мелодий. Он говорит, что приобрел их несколько лет назад вместе с другими вещами на распродаже из дома человека по имени Джованни Капобьянко в коммуне Касперия. У него нет никаких сведений об «Incendio», но он спросит у семьи Капобьянко, не знают ли они композитора или откуда взялся интересующий вас листок.
С наилучшими пожеланиями
Анна Мария Падроне.
– Других новостей после этого письма не поступало, – говорю я Герде. – Я три раза звонила в антикварный магазин и оставляла послания на автоответчике. На звонки никто не отвечает.
– Может, он уехал в отпуск. Или не имел возможности поговорить с семьей Капобьянко. – Герда поднимается. – Идем-ка посмотрим еще раз на твой вальс.
Мы заходим в захламленную репетиционную комнату, где стоит кабинетный рояль, едва оставляющий место для книжного шкафа, двух стульев и журнального столика. На полу лежат кипы нот, словно сталагмиты в пещере. На пюпитре – копия «Incendio», которую я отсканировала и переправила Герде по электронной почте три недели назад, чтобы та записала вальс для неврологического теста Лили. Всего две странички бумаги, испещренные нотами, но я чувствую скрытую в них силу – словно в любую минуту они могут загореться или подняться в воздух.
