Вернулась Герда. Рядом с ней стоит хорошенькая темноволосая молодая женщина.
– Джулия, познакомься: Франческа, куратор Еврейского музея. Я ей объяснила, почему мы здесь. Она хотела бы увидеть «Incendio».
Я вытаскиваю ноты из сумочки и отдаю молодой женщине, которая хмурится, читая имя композитора.
– Вы купили это в Риме? – спрашивает она.
– Нашла в антикварном магазине. Заплатила сотню евро, – робко добавляю я.
– Лист и в самом деле, похоже, старый, – соглашается Франческа. – Но я сомневаюсь, что ваш композитор принадлежал к семье Тодеско, жившей здесь, в Каннареджо.
– Так вы знаете о семье Тодеско?
Она кивает:
– В нашем архиве есть досье на всех депортированных евреев. Бруно Тодеско работал в Венеции, он широко известный скрипичный мастер. Кажется, у него было два сына и дочь. Мне нужно посмотреть документы, но вполне вероятно, они жили на Калле-дель-Форно.
– А Л. Тодеско не может быть одним из его сыновей? Этот вальс я нашла в старой книге с нотами, а на ней написан адрес по Калле-дель-Форно.
Франческа отрицательно покачивает головой:
– Все книги и бумаги семьи сожгли фашисты. Насколько нам известно, ничто не уцелело. Если Тодеско удалось спасти что-то от огня, то все пропало в лагере смерти, куда их отправили. А потому эта композиция… – Франческа смотрит на «Incendio», – даже не должна существовать.
– Но она существует, – говорю я. – И я заплатила за нее сотню евро.
Она внимательно разглядывает ноты. Поднимает листок к солнцу и прищуривается, рассматривая закорючки на стане.
– Вы говорите, что купили их в Риме. В магазине сказали, откуда у них ноты?
– Торговец приобрел их у владельца дома, принадлежавшего некоему Капобьянко.
– Капобьянко?
– Так мне написала внучка хозяина магазина. – Я снова запускаю руку в сумку, вытаскиваю оттуда письма Анны Марии Падроне и протягиваю Франческе. – Синьор Капобьянко жил в городке Касперия. Кажется, это недалеко от Рима.
Она читает первое письмо, потом разворачивает второе. Неожиданно я слышу ее резкий вдох, а когда она смотрит на меня, что-то в ее глазах меняется. В них загорается искорка интереса, пожар занялся.
– Значит, хозяин магазина убит?
– Всего несколько недель назад. Его магазин ограбили.
Франческа снова принимается разглядывать «Incendio». Теперь держит лист осторожно, словно бумага превратилась во что-то опасное. Слишком горячее, чтобы удержать голыми пальцами.
– Можно, я оставлю ваши ноты себе на некоторое время? Хочу показать моим людям. И письма тоже.
– Вашим людям?
– Специалистам по документам. Уверяю вас, в их руках все ваши бумаги будут в полной безопасности. Если ноты и в самом деле такие старые, как кажутся, человеческим рукам больше не следует к ним прикасаться. Скажите, в каком отеле вы остановились, и я позвоню вам завтра.
– У нас дома есть копии, – говорит мне Герда. – Думаю, мы ничем не рискуем, пусть хорошенько исследуют твою находку.
Я смотрю на «Incendio» и думаю о том, как листик старой бумаги искалечил мою жизнь. Как расколол мою семью и отравил мою любовь к дочери.
– Берите, – говорю я. – Не хочу больше видеть эту проклятую бумажку.
Вроде бы я должна чувствовать облегчение: «Incendio» больше не моя забота, теперь он в руках людей, знающих, что с ним делать, тем не менее в ту ночь я лежу без сна и меня мучат вопросы, ответы на которые мне по-прежнему неведомы. Герда крепко спит на соседней кровати, а я лежу, уставясь в темноту, и думаю, сумеет ли Франческа, как обещала, установить автора музыки, или ноты станут еще одним документом, похороненным в хранилище музея в ожидании ученого, который раскроет их тайну.
Я оставляю попытки уснуть, одеваюсь в темноте и выхожу из номера.
За стойкой ночной портье, она отрывает глаза от романа в мягкой обложке и дружески кивает мне. В здание проникают смех и громкие голоса с улицы. В столь поздний час полуночники все еще веселятся и гуляют по городу. Но у меня сегодня нет желания бродить по Венеции. Я подхожу к девушке-портье и спрашиваю:
– Не поможете мне? Мне нужно связаться с людьми в другом городе, но я не знаю их телефона. У вас есть справочник, по которому я могла бы найти номер?
– Конечно. Где они живут?
– В Касперии. Насколько я знаю, так называется городок близ Рима. Их фамилия Капобьянко.
Портье обращается к компьютеру и загружает, насколько я понимаю, итальянский аналог «Белых страниц».
– Есть два человека с такой фамилией. Филиппо Капобьянко и Давиде Капобьянко. Вам который из них нужен?
– Не знаю.
Она смотрит на меня недоуменно:
– Вы не знаете имени этого человека?
– Я знаю только, что семья живет в Касперии.
– Тогда я дам вам оба телефона.
Портье записывает номера на клочке бумаги и протягивает мне.
– Не могли бы вы…
– Да?
– Они, вероятно, не говорят по-английски, и я даже не знаю, смогу ли пообщаться с ними. Не могли бы вы позвонить от моего имени?
– Но сейчас час ночи, мадам.
– Я имею в виду завтра. Я доплачу сколько нужно за междугородный звонок, если требуется. Не могли бы вы передать им кое-что от меня?
Девушка берет чистый лист бумаги:
– Что передать?
– Скажите им, меня зовут Джулия Ансделл, я ищу семью Джованни Капобьянко. Я хочу спросить о листочке с нотами, который ему принадлежал. Автор музыки – композитор по имени Лоренцо Тодеско.
Она записывает послание и поднимает на меня глаза:
– Вы хотите, чтобы я позвонила по обоим номерам?
– Да, я должна быть уверена, что нашла именно ту семью.
– А если они захотят поговорить с вами? Вы долго собираетесь у нас гостить? Вдруг понадобится передать вам послание.
– Пробуду еще два дня. – Я беру ее ручку и записываю номер моего сотового и адрес электронной почты. – А потом они смогут найти меня в Штатах.
Портье приклеивает записку к столу рядом с телефоном:
– Я позвоню им утром, перед тем как уйти домой.
Я понимаю, моя просьба довольно странная, и сомневаюсь, выполнит ли ее девушка. Спросить ее я не могу: на следующее утро за стойкой портье сидит другая женщина, а записки у телефона больше нет. Никто мне ничего не передавал. Никто, кроме Роба, который пытался дозвониться мне на сотовый.
Стоя в фойе, я просматриваю последние послания Роба, отправленные в полночь, два часа ночи и в пять по бостонскому времени. Бедняга Роб, он не спит по моей вине. Я вспоминаю ночь, когда рожала Лили, вспоминаю, как Роб все время сидел рядом с моей кроватью, держал за руку, клал прохладную салфетку мне на лоб. Я помню его опухшие глаза и небритое лицо и представляю, как он выглядит сейчас. Я должна ответить ему, что и делаю коротким посланием: «Пожалуйста, не беспокойся. Я кое-что сделаю, а потом вернусь домой». Нажимаю «отправить» и представляю облегчение на его лице, когда он читает мое послание на экране своего сотового. Или раздражение? Я все еще его любимая женщина или уже проблема его жизни?
