– Вчера вечером, после того как вы оставили мне тот листок с нотами, я сделала несколько телефонных звонков, – говорит она. – Первый – одному знакомому журналисту. И он подтвердил: да, синьора Падроне и в самом деле убили в ходе так называемого ограбления его антикварного магазина. Потом я позвонила в Рим женщине, она работает в Европоле – полицейском агентстве Евросоюза. Час назад она отзвонилась мне и сообщила очень тревожные сведения. Она сказала, что, хотя синьора Падроне убили в ходе вроде бы налета, налет этот был очень странным. Деньги и драгоценности в магазине остались нетронутыми. Грабители только перерыли несколько полок со старыми книгами и нотами, но никто не знает, взяли они что-нибудь или нет. А потом она сообщила самую тревожную подробность: как убили синьора Падроне. Двумя выстрелами в затылок.
Я смотрю на нее широко раскрытыми глазами:
– Похоже на казнь.
Франческа мрачно кивает:
– Те же самые люди хотят убить и вас.
Она произносит последние слова деловым, спокойным голосом, как иные говорят: «…и потому небо голубое».
– Нет, невозможно, – мотаю я головой. – Зачем кому-то меня убивать?
– Вальс. Они знают, что вы купили его в том магазине. Они знают, что вы интересуетесь композитором и происхождением нот. Поэтому и синьора Падроне убили – он пытался найти для вас ответы. Обратился не к тем людям, задал несколько опасных вопросов.
«Incendio». Опять все возвращается к тому вальсу.
– А вы знаете ответ? – тихо спрашиваю я. – Откуда взялись ноты вальса?
Франческа набирает в грудь побольше воздуха, словно собирается поведать мне длинную невеселую историю.
– Я считаю, что Лоренцо Тодеско и в самом деле написал «Incendio», а родился и жил он на Калле-дель-Форно, пока его не арестовали эсэсовцы. Он и его семья – родители, сестра и брат – оказались среди двухсот сорока шести евреев, депортированных из Венеции. Из всей семьи Тодеско живым вернулся только Марко. Он умер лет десять назад, но у нас в музее есть расшифровка записи интервью с ним. Он рассказал о той ночи, когда арестовали его семью, о депортации, о поезде, который привез их в лагерь смерти в Польше. Он сказал, брата отделили от семьи в Триесте, когда охранники поняли, что Лоренцо музыкант.
– Его забрали из-за этого?
– Лоренцо и несколько других музыкантов оставили в Рисьера-ди-Сан-Саббе, имевшем также название Стационарный лагерь триста тридцать девять. Поначалу его использовали как транзитный лагерь и лагерь предварительного заключения для итальянцев. Но через Триест провозили все больше и больше заключенных, система перестала справляться с таким объемом, и назначение Сан-Саббы изменилось. В тысяча девятьсот сорок четвертом немцы построили в лагере высокоэффективную систему утилизации казненных заключенных.
– Систему утилизации, – бормочу я. – Вы хотите сказать…
– Крематорий. Его построил сам Эрвин Ламберт, создатель газовых камер в польских лагерях смерти. В Сан-Саббе были казнены тысячи политических заключенных, партизан и евреев. Некоторые умерли от истязаний. Некоторых расстреляли, отравили газом или убили ударом дубинки по голове. – Она тихо добавляет: – Убитым еще повезло.
– Что вы имеете в виду?
– После казни их везли в крематорий. Если по какой-то случайности пуля, дубинка или газ не убивали, то несчастных засовывали в печь живьем. – Франческа замолкает, и молчание подчеркивает ее последующие слова: – Крики тех, кого сжигали заживо, разносились по всему лагерю.
От ужаса я теряю дар речи. Я не хочу слышать то, что она еще собирается рассказать. Сижу замерев, смотрю в глаза Франчески.
– Крики признали нежелательными, они тревожили даже самого нацистского коменданта. Он приказал музыкантам играть во дворе, чтобы их заглушить. Ответственным он назначил офицера итальянских СС полковника Коллотти. Такой выбор, как ни посмотри, подсказывала сама логика. Коллотти считал себя культурным человеком. Он страстно любил симфоническую музыку и коллекционировал неизвестные ноты. Он собрал оркестр из заключенных. Лично выбрал музыкантов и музыку для исполнения. Ансамбль регулярно играл вальс, сочиненный заключенным-музыкантом. После войны, давая показания на процессе, один из охранников описывал тот вальс как навязчивый и прекрасный, с дьявольской концовкой. Коллотти больше всего нравилась эта вещь, и он приказывал, чтобы ее играли снова и снова. Для тысяч обреченных, которых вели на казнь, тот вальс становился последней музыкой в их жизни.
– «Incendio». «Огонь».
– Огонь крематория, – кивает Франческа.
Меня снова трясет, пробирает такой озноб, что зубы клацают. Франческа исчезает в кухне и вскоре возвращается с чашкой горячего чая. Я делаю глоток, но меня продолжает трясти. Теперь я знаю: найденный мной вальс и в самом деле про́клятый. Проклятый теми тысячами охваченных ужасом душ, которые слышали его в свой последний миг на земле. Вальс смерти.
Я не сразу решаюсь задать следующий вопрос:
– Вы знаете, что случилось с Лоренцо Тодеско?
Она кивает:
– Перед бегством эсэсовцы взорвали крематорий, но бросили составленные с немецкой педантичностью бумаги, а потому нам известны имена заключенных и их судьба. В октябре сорок четвертого года Лоренцо Тодеско и его коллег-музыкантов казнили. Их тела сожгли в печи.
Я сижу молча, печально склонив голову в память о Лоренцо и о тех, кто умер вместе с ним, обо всех, кто погиб в аду войны. Я скорблю о музыке, которую он так и не написал, о шедеврах, которых мы никогда не услышим. Он оставил после себя единственный вальс, точно саундтрек к собственной судьбе.
– Значит, нам известна история «Incendio», – тихо говорю я.
– Не до конца. Остался один жгучий вопрос. Как ноты из лагеря смерти Сан-Сабба попали в антикварный магазинчик синьора Падроне?
Я поднимаю на нее взгляд:
– Разве это важно?
Франческа подается ко мне, ее глаза сверкают.
– Вы подумайте. Мы знаем, что они не могли попасть туда через музыкантов: все они погибли. Значит, ноты попали кому-то из охранников или офицеров СС, которые успели бежать, а потому не были арестованы.
Она наклоняет голову и смотрит на меня. Ждет, когда я соображу.
– Ноты купили в доме мистера Капобьянко.
– Да! И фамилия Капобьянко – она как мигающий красный фонарь. Я попросила свою знакомую из Европола покопаться в прошлом покойного синьора Капобьянко. Мы знаем, что он приехал в Касперию около тысяча девятьсот сорок шестого года, дожил там до девяноста четырех, а умер четырнадцать лет назад. Никто в городке не ведал, откуда он, и жители говорят, что он вел затворнический образ жизни. У него и его жены, которая умерла за много лет до его смерти, родились три сына. Когда он ушел в мир иной, риелтор, действовавший по поручению семьи, продал большинство вещей, включая множество книг по музыке и музыкальных инструментов. Синьор Капобьянко, как стало известно, являлся страстным любителем симфонической музыки. А еще он человек, о котором мы не можем найти абсолютно никаких сведений до его неожиданного и довольно таинственного появления в сорок шестом году.
