Я сливаюсь с группой туристов, заполняющих мост, и амебообразная толпа быстро поглощает меня. Посреди моста я останавливаюсь у тележки лоточника, продающего бижутерию из венецианского стекла, и рассматриваю ожерелья и сережки. Я задерживаюсь надолго, и лоточник уже думает, что я куплю что-нибудь, хотя я повторяю: мне только посмотреть. Подходит его помощница, шумно предлагает скидки, голос ее так пронзителен, что люди поглядывают на нас. Я отхожу подальше, но она кричит еще громче, раздосадованная потерей клиента.
– Джулия, – слышу я голос за спиной.
Я поворачиваюсь и вижу его, небритого и помятого. Судя по его виду, он не спал несколько дней, и когда он обнимает меня, я чувствую запах его страха, терпкий, точно запах пота.
– Все хорошо, – бормочет он. – Я отвезу тебя домой, и все будет в порядке.
– Я не могу сесть в самолет, Роб. Это небезопасно.
– Абсолютно безопасно.
– Ты не знаешь всего, что случилось. Они пытаются меня убить!
– Поэтому со мной пришли люди, которые тебя защитят. С ними ты будешь в безопасности. Ты просто должна им довериться.
– Им?
Только теперь я замечаю двух приближающихся к нам мужчин. Бежать мне некуда, пути к бегству отрезаны. Роб обнимает меня, прижимает к себе.
– Джулия, дорогая, я делаю это ради тебя, – говорит он. – Ради нас.
Я пытаюсь вырваться, но хотя и отбиваюсь, царапаюсь, Роб крепко меня держит, прижимает к себе так сильно, что кажется, вот-вот переломает мне кости. Я вдруг вижу вспышку, яркую, как тысяча взорвавшихся солнц. А потом – пустота.
20
Сквозь дымку, туманящую взгляд, я вижу женскую фигуру. На ней свободное синее одеяние, взгляд ее устремлен вверх, пальцы сплетены, руки тянутся к небесам. Портрет какой-то святой, но имени ее я не знаю. Все остальное в комнате, кроме портрета на стене, белое – стены, простыни, жалюзи на окнах. Из-за закрытой двери слышится итальянская речь; тележка грохочет по коридору.
Я не помню, как сюда попала, но точно знаю, где нахожусь. В больнице. Глюкоза и жидкость из прозрачного мешочка стекают в трубочку капельницы, трубочка змеится по кровати и иглой впивается в мою левую руку. Рядом – прикроватная тумбочка с графином воды, а на запястье у меня пластиковая идентификационная ленточка с именем и датой рождения. На ней не написано, в какой я клинике, но я подозреваю, что в каком-то итальянском дурдоме, где даже с врачами я не смогу общаться. Я не знаю, существует ли соглашение об экстрадиции психических больных. Отправит ли меня Италия домой, или я обречена вечно смотреть на святую в синем одеянии на стене?
Я слышу шаги в коридоре и сажусь в кровати, когда открывается дверь и входит Роб. Но смотрю я не на него, а на женщину, которая пришла с ним.
– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она.
Я недоуменно трясу головой:
– Вы здесь. Вы живы.
Франческа кивает:
– Мы с Сальваторе беспокоились о вас! После того как вы убежали из квартиры, мы вас повсюду искали. Всю ночь.
– Я убежала? Но мне казалось…
– Вы не помните?
Голова пульсирует, я массирую виски, пытаясь восстановить события прошедшей ночи. Темная улица. Садовая калитка. Потом вспоминаю блузку в кровавых пятнах и смотрю на свою забинтованную руку.
– Как я поранилась? Был взрыв?
– Никаких взрывов, – качает головой она.
Роб садится на кровать и берет меня за руку:
– Джулия, ты должна посмотреть кое-что, тогда поймешь, почему у тебя порезана рука. Поймешь все, что происходило с тобой в последние недели. – Он глядит на Франческу. – Покажите ей видео.
– Какое видео?
– Мы сделали эту запись вчера вечером в квартире моей бабушки.
Франческа вытаскивает ноутбук из портфеля, который принесла с собой, поворачивает ко мне монитор и запускает изображение. Я вижу собственное лицо, слышу собственный голос:
«Меня зовут Джулия Ансделл. Мне тридцать три года, я замужем за Робертом Ансделлом. Мы живем в доме номер сорок один двадцать два на Хит-роуд в Бруклине, штат Массачусетс…»
На экране у меня нервный, растрепанный вид, я все время кошу глаза на двух людей, не попадающих в кадр. Но я без запинки рассказываю историю «Incendio» – как я купила ноты у мистера Падроне, как прилетела в Венецию в поисках ответов, как стреляли в Герду у дверей нашего отеля.
«Клянусь, что все сказанное сейчас – правда. Если со мной что-то случится, вы, по крайней мере, будете знать…»
На моем лице внезапно появляется озадаченное выражение. Несколько секунд проходит в молчании.
На записи невидимая для камеры Франческа говорит: «Джулия, что случилось?»
Она появляется в кадре, похлопывает меня по плечу, потом чуть встряхивает. Я не реагирую. Она хмурится и говорит Сальваторе что-то по-итальянски.
Камера продолжает записывать, а я, словно робот, поднимаюсь и выхожу из кадра. Франческа и Сальваторе окликают меня. Раздается громкий удар, звон стекла, потом голос Франчески: «Куда вы? Вернитесь!»
Франческа останавливает видео, и я вижу на экране лишь пустой стул, на котором только что сидела.
– Вы разбили окно и убежали от нас, – говорит девушка. – Мы попросили коллег из музея помочь найти вас, но поиски были безрезультатны. И тогда мы достали сотовый телефон из вашей сумочки и позвонили вашему мужу. Оказалось, он уже в аэропорту Бостона, ожидает посадки на рейс до Венеции.
– Не понимаю, – шепчу я, глядя на экран ноутбука. – Почему я это сделала? Что со мной такое?
– Детка, я думаю, мы знаем ответ, – говорит Роб. – Когда тебя привезли в больницу несколько часов назад, ты ни на что не реагировала, была словно в ступоре. Доктора экстренно сделали томограмму мозга. И тогда все стало ясно. Врачи уверены, она доброкачественная, ее можно удалить, но тебе нужна операция.
– Операция? Какая?
Он сжимает мне руку и тихо говорит:
– У тебя опухоль в мозгу, и она давит на височную долю. Вот откуда твои головные боли и провалы в памяти. Вот, вероятно, чем объясняется все, что происходило с тобой в последние недели. Ты помнишь, невролог Лили рассказывал о приступах, связанных с височными долями? Он говорил, они могут выглядеть как высокосложное поведение. Люди во время приступа ходят, разговаривают, даже водят машину. Ты убила Джунипера. Ты ранила себя осколком стекла. Просто не помнишь этого. А когда пришла в себя, тебе показалось, что ты слышишь, как Лили повторяет слова: «Мамочке сделать бо-бо. Мамочке сделать бо-бо». Но она говорила другое. Я думаю, на самом деле она говорила: «Мамочка сделала бо-бо. Мамочка сделала бо-бо». Она боялась за тебя. Пыталась тебя успокоить.
Горло сдавливает спазм, и неожиданно я начинаю рыдать от облегчения. Моя дочь любит меня. Моя дочь всегда меня любила.
