Я поднимаюсь с дивана:
– Иду, детка.
– Ваша дочь? – спрашивает Клементина.
– Ее зовут Лили.
Они вежливо обмениваются рукопожатиями, и Клементина спрашивает ее:
– Ты музыкант, как и твоя мама?
– Хотела бы я стать музыкантом, – расцветает в улыбке Лили.
– Она уже музыкант, – гордо говорю я. – У Лили прекрасный слух – у меня такого никогда не будет, а ей всего одиннадцать. Вы должны услышать, как она играет.
– Ты играешь на скрипке?
– Нет, – говорит Лили. – Я играю на виолончели.
– На виолончели, – тихо повторяет Клементина, глядя на мою дочь.
И хотя губы ее улыбаются, я вижу печаль в глазах женщины, она словно смотрит на фотографию человека, которого знала когда-то. Которого давно уже нет на земле.
– Рада с тобой познакомиться, Лили. Надеюсь в один прекрасный день услышать, как ты играешь.
Мы с дочерью выходим из здания в бархатный летний вечер. Лили не идет – она пританцовывает рядом со мной, золотоволосый эльф в сандалиях и цветастой хлопковой одежде прыгает по брусчатке. Мы идем по двору мимо стаек студентов, смеющихся и болтающих по-итальянски, мимо каменного фонтана, где вода расплескивает собственную благозвучную мелодию. Сверху пикируют голуби, похожие в сумерках на белокрылых ангелов, и я ощущаю запах роз и моря.
Где-то впереди звучит клезмерская музыка – счастливая и пронзительная, и мне хочется пуститься в пляс и захлопать в ладоши.
Хочется жить.
– Ты слышишь, мама? – Лили толкает меня вперед. – Идем, а не то все пропустим!
Я смеюсь, беру дочку за руку, и мы вместе сливаемся с музыкой.
Исторические замечания
Входя сегодня на Кампо-ди-Гетто-Нуово, с трудом представляешь себе, что эта безмятежная венецианская площадь была когда-то местом страшной трагедии. Памятные таблички на стенах площади рассказывают душераздирающую историю без малого двухсот пятидесяти венецианских евреев, арестованных и депортированных в 1943–1944 годах. Только восемь из них вернулись живыми. В течение тех ужасных лет погибли двадцать процентов из сорока семи тысяч итальянских евреев, большинство из них – в лагерях смерти.
Какими бы ужасающими ни были эти цифры, они бледнеют в сравнении с тем, сколько евреев погибло в оккупированной Европе. В Польше, Германии, Прибалтике нацисты уничтожили девяносто процентов еврейского населения. Семьдесят пять процентов голландских евреев и шестьдесят процентов бельгийских исчезли в лагерях смерти. Почему в Италии процент погибших евреев относительно мал? Чем Италия отличалась от других европейских стран?
Этот вопрос не давал мне покоя, когда я бродила по узким улочкам Каннареджо – венецианского района, где жило много евреев. Отличался ли итальянский характер какими-то свойствами, благодаря которым итальянцы пренебрегали несправедливыми, на их взгляд, законами, даже активно сопротивлялись им? Как человек, которого Италия притягивает снова и снова, который влюблен в ее народ, я хотела верить, что итальянцы особенные. Но я прекрасно знала, что у каждой страны есть свои темные стороны.
Ответ на вопрос «почему Италия другая?» пытаются найти авторы двух превосходных книг: Сюзан Цукотти («Итальянцы и холокост») и Ренцо Де Феличе («Евреи в фашистской Италии»). Оба автора сходятся в том, что Италия по отношению к евреям отличалась от остальной оккупированной Европы. Хорошо ассимилированные и внешне неотличимые от своих соседей евреи легко смешивались с основным населением. До войны много евреев занимали высокие посты в правительстве, науке, бизнесе, медицине, адвокатуре. Сорок четыре процента браков итальянские евреи заключали с неевреями. Во многих смыслах они, вероятно, чувствовали себя полностью интегрированными в итальянское общество. Даже любовница и биограф Бенито Муссолини, очень успешная Маргарита Царфати, была еврейкой.
Но безопасность на поверку часто оказывается иллюзией, и на протяжении 1930-х годов евреи все больше осознавали, что даже в Италии почва уходит у них из-под ног, превращается в опасную трясину. Поначалу это были всего лишь вызывающие беспокойство симптомы: появление нескольких антисемитских передовиц, за которыми последовало изгнание евреев из газеты «Пополо д’Италия». К 1938 году кампания против них ужесточилась, что привело к появлению ряда еще более дискриминационных законов. В сентябре 1938 года евреям запретили преподавать или поступать в школы. В ноябре 1938 года евреям запретили смешанные браки, их изгнали с государственной службы. В июне 1939 года евреям запретили отправлять профессии, требующие высокой квалификации, – таким образом, врачи, адвокаты, архитекторы и инженеры остались без работы. Им запрещалось владеть радиоприемниками и входить в общественные здания, посещать популярные курортные места. Музыку, сочиненную евреями, запрещалось передавать по радио.
По мере ужесточения законов росло число евреев, покидавших страну, но большинство оставалось. Хотя опасные симптомы накапливались, евреи Италии верили: в Италии невозможно то, что происходит в Германии и Польше. Как метафорическая лягушка, которая варится заживо в медленно закипающей воде, большинство итальянских евреев приспосабливались к новым жестоким реалиям и просто продолжали жить. Да и куда могли уехать семьи вроде семьи Лоренцо, прожившие в Италии многие столетия?
В 1943 году началась немецкая оккупация Северной и Центральной Италии, и проживавшие там еврейские семьи оказались в ловушке. Немецкие и итальянские СС выслеживали их, а они пытались спрятаться или бежать. Одним удавалось перебраться через горы в Швейцарию. Другие нашли приют в монастырях. Третьи прятались в домах сочувствующих друзей или соседей.
Но большое число было арестовано и депортировано, как семья Лоренцо, отправлено поездом на север. Большинство считало, что их направляют в трудовые лагеря, и лишь немногие предполагали, что путешествие закончится в крематориях лагерей смерти в Польше.
В Венеции операцию провели так неожиданно, что многих застали прямо в кровати. В начале декабря 1943 года завыли сирены воздушной тревоги, заглушившие все крики, и власти арестовали около сотни евреев. Их поместили в школу, превращенную в центр временного содержания. Там они провели несколько дней без пищи, и сострадательные соседи забрасывали еду через окна. Изголодавшихся, их повели через весь город на вокзал, посадили в поезд, а они, вероятно, все еще верили, что останутся в живых, потому что многие из них написали успокоительные письма друзьям в Венеции.
На пути в Освенцим они неизбежно оказывались в транзитном лагере Рисьера-ди-Сан-Сабба на окраине Триеста. На этом месте прежде стояли корпуса предприятия по шелушению риса, но впоследствии Рисьера-ди-Сан-Сабба стал единственным лагерем смерти на итальянской земле. К весне 1944 года там построили крематорий, где сожгли тысячи казненных политических заключенных, бойцов Сопротивления и евреев. Сообщалось, что выстрелы, а иногда и крики из печей были такими громкими и жуткими, что их пытались заглушить музыкой.
