Но, должно быть, всему виной мое воображение! Оно беспокоит меня только в одном плане: я всегда воображаю себе худшее. И сейчас мне казалось, что Ирен мечется без поддержки. Годфри или моей.
Джеймс Келли – испорченное создание! – находился в руках французов, которые лучше всех умеют запирать сумасшедших, потому что их здесь хватает. Джек-потрошитель будет офранцужен: на мой взгляд, такая судьба хуже смерти.
Но раз уж он под замком, нынешняя прогулка представлялась мне всего лишь сумасбродной затеей Ирен, в которую она для чего-то вовлекла и нас.
Я почесала шею под колючим шерстяным воротом. Мужчины, видимо, питают особое пристрастие к грубой шерсти. Без сомнений, это благо для шропширских овцеводов, но не для моей нежной кожи.
Я сделала пару шагов, испытывая отвращение, оттого что грубая ткань терлась о внутреннюю часть бедер, практически вынуждая меня ковылять по-гусиному. Ужасно! Неудивительно, что мужчины вроде Келли сходят с ума, раз они вынуждены ходить в подобном облачении весь день.
И все же, если Пинк… то есть Элизабет может носить брюки, значит, я тоже смогу!
– Готовы? – спросила Ирен.
Мы с Элизабет ответили хором, как солдаты, и посмотрели друг на друга.
Я с удовольствием отметила, что плечи Элизабет под шерстяной фуфайкой ходят ходуном. Она потерла нос над темным шарфом, потом почесала ногу. Да, мы были готовы, но ровно в той же степени, в какой готовы гусыни в одеянии гусаков. Ирен повела нас по черной лестнице, и нынче ночью мы никого на ней не встретили.
Служебный вход вел на внутренний двор. Туман покрывал крыльцо.
– Осторожно! – прошептала Ирен. – Там высокая ступенька, помните?
Каменная кладка блестела в приглушенном газовом освещении, словно испаряя влагу. В Париже не так часто идут дожди, как морось, и сегодняшняя ночь была пропитана невидимой сыростью.
Ирен передала мне свою трость. Я узнала вырезанную из янтаря голову дракона – принадлежащая Годфри трость с потайным клинком! Когда я сжала ее рукой в перчатке, мне стало не по себе от мысли, что Годфри блуждает по диким краям без этого средства защиты. В Париже мы, безусловно, находились в большей безопасности.
– Не стучите тростями по мостовой, пока не пройдем мимо следящего за нами человека на другой стороне улицы.
Я и забыла о зловещей фигуре, на которую примадонна ранее указала Элизабет. Ирен направилась вперед проворным, но бесшумным шагом. Я чувствовала себя ребенком, прыгающим по лужам, когда подстраивала под нее свою походку, но наша поступь была столь стремительной и деловой, что уже через минуту мы свернули на улицу, куда выходил фасад гостиницы. Не глядя ни вправо, ни влево, в паре с Элизабет мы проследовали за Ирен мимо пятиэтажных крыльев гостиницы и вышли в пятно света у парадного подъезда с яркими боковыми фонарями и мерцающими внутри люстрами.
Здесь нам удалось поймать кэб – точнее, Ирен удалось, резко подняв руку вверх.
Когда мы отъехали, стук лошадиных копыт на пустой улице показался резким, как внезапные аплодисменты.
Ирен обернулась, выглядывая в крошечное, размером с книгу, заднее окошко:
– Никто за нами не едет. Мы ускользнули от нашего преследователя.
– Вашего преследователя, – поправила Элизабет, стараясь не повышать голос, чтобы извозчик наверху не расслышал женский тембр в беседе пассажиров мужского пола.
Ирен, конечно, могла говорить гудящим басом, если бы хотела, но ни Элизабет, ни я не были подготовлены к убедительному изображению мужских персонажей, разве что при тусклой луне.
– Теперь мой преследователь стал и вашим, – заметила Ирен.
– Куда мы едем? – спросила я.
– Назад на улицу де Мулен.
– Мы там ни за что не сойдем за клиентов, – запротестовала я. – Внутри слишком хорошее освещение.
– Я не собираюсь заходить внутрь, – сказала Ирен своим самым глубоким контральто. – Я хочу пройти дальше борделя, но по той же оси, что мы начертили на карте.
– Зачем?.. – спросила Элизабет хриплым шепотом.
– Я намерена найти еще один разграбленный винный погреб и, возможно, еще одно место преступления.
– Но как же так? Ведь Джек-потрошитель пойман.
Ирен молчала, пока мы тряслись по влажным камням мостовой. Колеса экипажа, проезжая по брусчатке, издавали легкий чмокающий звук, словно пластырь снимали с раны.
– Барон Ротшильд, – наконец ответила Ирен, – пообещал, что к моим услугам будет все, что он сможет предоставить. Несколько дней назад я послала за картами Парижа.
– Мы не видели, как их доставили, – отметила я с подозрением.
– Я не хотела забегать вперед, но мне сразу не понравилось состояние винного погреба под борделем.
– Там темно, сыро, грязно, полно пыльных бутылок и пахнущих дымом деревянных бочек, – перечислила я с жаром. Хоть и шепотом. – Типичный винный погреб.
– Да… – согласилась подруга достаточно неохотно, чтобы продемонстрировать несогласие.
– Он связан с канализацией, – отметила Элизабет с удовольствием. – Меня это сразу заинтересовало. Вы тоже обратили внимание, Ирен?
– Именно. Правда, я не думаю, что увиденное нами помещение является частью пресловутой канализации Парижа.
– О! – Элизабет казалась озадаченной. – Если бы Джек-потрошитель использовал канализацию Парижа, это было бы так… драматично.
– Джек-потрошитель и без того вполне драматичен со своими исчезновениями на уединенных улочках Уайтчепела. Но я согласна, что подземный Париж – не менее интригующий город, чем тот, что на поверхности. Кстати, строителям, которые роют туннель для новой подземной системы поездов в Лондоне, возможно, тоже не нравится то, что они откапывают. Если я правильно рассчитала, на одной из улиц возле парка Монсо мы найдем еще один странный погреб. Признаюсь, математика не является моей сильной стороной, хотя у меня есть определенный талант в строгой музыкальной логике. Если я ошиблась в своих вычислениях, наша вылазка не имеет смысла. Могу лишь надеяться, что формула окажется точной.
Экипаж качнулся вперед, потом назад – проверенное временем движение, обозначающее прибытие и вызывающего в желудках пассажиров нечто вроде приступа морской болезни.
Ирен выпрыгнула на улицу и, вытащив пятифранковую монету из кармана жилета, бросила ее извозчику, который легко поймал блестящий кругляшок, попавший ему прямо в руку. Поразительно, какими умениями одарила подругу карьера оперной певицы! Я совершенно уверена, что при желании она могла бы стать метким стрелком, как Энни Оукли. Возможно, дело было во всех сыгранных ею мужских ролях, которые подходили ее глубокому контральто.
Даже Элизабет, казалось, лишилась дара речи при виде трюка с монетой.
Конечно, это был жест типичного прожигателя жизни: Ирен швырнула монету в рамках своей роли, а не из-за эгоистичной потребности покрасоваться. Немногие умели ценить это качество в талантливом исполнителе, когда собственную индивидуальность он подчиняет роли, а затем и всей логике постановки. Ирен и примадонну играла лишь в тех случаях, когда ее вынуждали – или она сама себя вынуждала – к этому.
