– Нет, хм, но я думала, что после того как мы победили Наполеона…
– Я рада, что вам не удалось победить Вашингтона, – ответила Пинк с улыбкой. – Однако какой вид: эти сцены из Америки и Конго, из Алжира и с острова Ява просто поражают!
– А какой аромат! – добавила я, помахав затянутой в перчатку рукой перед носом, когда нас окутал запах жареного риса и шафрана.
– Эта экспозиция пользуется успехом у всех, кому приелась французская кухня в кафе вокруг выставки, – сказала Ирен. – А здесь подают самые настоящие заморские блюда, потому что все артисты и работники экспозиций живут здесь же.
Я заметила, что все больше людей с корабля-панорамы направляются от набережной к многочисленным иностранным ресторанчикам, перемежающимся с экзотическими шатрами для представлений. Линия крыш со всеми ее зубцами и куполами все четче выделялась на фоне сумеречного неба, а воздух наполнялся вечерней прохладой. В тунисском кафе толпа угощалась разлитым по узорчатым чашкам кофе, таким черным и тягучим, что его тяжелый аромат, напоминающий восточные притирания, перебивал все прочие в округе.
Звуки в сгущающихся сумерках разносились не менее мощно, чем запахи. Я морщилась от завывающих мелодий Египта и Алжира, от колокольного перезвона с острова Ява.
Но вдруг, среди визга и воя, я узнала мелодию европейского погребального пения. Я огляделась вокруг.
Ирен тоже задрала подбородок, стараясь лучше расслышать дикий, но отчасти знакомый диссонанс в какофонии иноземной музыки, заполнившей все пространство между зданиями, садами и кафе.
– Ты тоже слышишь эту мелодию? Что это, Нелл?
– Скрипки, но исполнение ужасное. Вынуждена сообщить, что сыщик с Бейкер-стрит, очевидно, тоже имеет привычку терзать этот несчастный инструмент, когда не занят более наказуемыми преступлениями.
– Скрипка? Шерлок Холмс играет на скрипке?
– Я бы назвала это не игрой, а скорее, пилежкой. Правда, мне не удалось увидеть его за этим занятием: он был один в своем гостиничном номере, если, конечно, его приятель-врач не пробрался тайком в комнату, чтобы вместе с сыщиком измываться над струнами из конского волоса и кишок.
– Нелл! – запротестовала Элизабет. – Не стоит говорить так о бедном скрипаче. И потом, мне не интересно, сколько животных пострадало, чтобы люди могли наслаждаться музыкой.
– Музыкой!
К этому времени мы приблизились к источнику звука, который находился между павильоном Каира и каким-то зданием, настолько узким и богато украшенным, что оно напоминало восточный головной убор.
– Цыгане! – воскликнула Ирен в восторге оттого, что ей удалось узнать открывшееся перед нами зрелище.
И в самом деле это был самый настоящий цыганский табор со стоящими в круг повозками, ревущим костром и даже клячей с прогнутой от старости спиной.
Возле огромного кострища собралась толпа людей, притопывающих и хлопающих в такт музыке, под которую кружились вокруг огня смуглые цыгане, женщины и мужчины вперемешку, в то время как худые, похожие на волков собаки, пробираясь среди ног зрителей, старались ухватить танцоров за края одежды.
Скрипачи, трое мужчин средних лет с темными курчавыми волосами и бородами, были в таком угаре, что пот ручьями стекал с их неухоженных шевелюр прямо на полированную поверхность инструментов. Совершенно неаппетитное зрелище.
– Я уверена в том, что цыгане не являются колонией Франции. – Из-за шума мне пришлось кричать на ухо Ирен.
– Конечно нет. Но они постоянно нарушают правила и границы, и я подозреваю, что на этой выставке они обосновались крепко, – прокричала она в ответ.
Я была уверена, что никто не смог бы подслушать нас в такой толчее и гвалте, а если бы и смог, вряд ли обеспокоился бы тем, что табор прибыл сюда без приглашения. В конечном итоге цыгане всегда так поступают, а на выставке крутилось достаточно денег: даже сейчас из толпы бросали монеты под ноги танцорам.
Казалось, это только подзадоривало цыган, и они кружились все быстрее. Юбки женщин, несмотря на многочисленные слои, задирались в танце так, что открывали грязные босые ноги, некоторые – с золотыми колечками на пальцах!
Мужчины вели себя еще более распущенно, приседая на корточки и снова выбрасывая тело в воздух, распрямив рывком ноги. Один из них, двигаясь в такой энергичной, но отталкивающей манере, приблизился к нашей группе, не сводя с нас пристального взгляда.
Меня заворожила эта примитивная картина, но тут я почувствовала чье-то присутствие за своей спиной и обернулась.
О боже! За мной, подобно статуе в темнеющем воздухе, возвышалась фигура в украшенной костями куртке; темнокожее, освещенное отблесками костра лицо обрамляли черные, смазанные жиром волосы, в которые, словно веточка розмарина в сливовый пудинг, было воткнуто одинокое перо какой-то птицы.
Я застыла от ужаса, и мое состояние, видимо, без слов передалось моим спутницам. Ирен и Элизабет одновременно повернулись, чтобы посмотреть на нашу «тень». Но ни одна из них не испугалась.
– Красный Томагавк, я полагаю? – спросила Ирен с характерным для нее sang-froid
[127], как французы называют непоколебимое спокойствие. – Легко ли вам удалось найти нас?
Красный Томагавк. Без сомнения, «разведчик» Буффало Билла. Имена дикарей американских аборигенов ни с чем не спутаешь. Индеец повернулся и посмотрел на Эйфелеву башню:
– Я забрался на холм и посмотрел вниз на множество. Три белые женщины должен был найти я. – Он пожал плечами.
И трех белых женщин он действительно нашел. Холмом же он окрестил лифтовый механизм на башне, чьи вечно забитые народом кабины я так возненавидела. Удивительно, что абориген бесконечных прерий привык к чуду техники намного быстрее, чем жительница мегаполиса.
– Есть великое множество белых женщин здесь, – сказала Ирен, подражая его манере выражаться.
– В былое время великое множество буйволов было в прерии. Я заметил один, или два, или три, и я нашел их.
– Буйволы исчезли, – возразила Ирен.
Красный Томагавк покачал головой:
– Множества повсюду, где я хожу теперь. Много белых людей. Я еще замечаю. Нахожу. Среди многих множеств.
– А есть здесь выставка индейской деревни? – с нетерпением спросила Элизабет. Как она однажды объяснила мне, американцы из Пенсильвании заворожены сказками о фронтире не меньше нас, доверчивых европейцев. Хотя, конечно, Британию нельзя назвать частью собственно Европы, как ни поверни.
Индеец крякнул вроде бы утвердительно в ответ на вопрос Элизабет и уставился, хмурясь, на лагерь цыган, на их кружащийся танец под неблагозвучную музыку, на шныряющих в толпе псов.
– Не здесь, – наконец произнес он. – Рядом с персидским домом у башни.
