– Нелл, ты слушаешь?
Я вздрогнула, вырванная из воспоминаний окликом Ирен, которая, будучи актрисой до мозга костей, не удержалась, чтобы не проверить, какое впечатление оказывает на меня ее чтение.
– Ну конечно. Очень интересно, – пробормотала я. – Продолжай, пожалуйста.
– «Должен сказать, – вновь заговорил Годфри устами Ирен, – что, лишенный роскоши бесед с попутчиками, я поддаюсь странному очарованию окружающей меня сельской местности. Возможно, все дело в нескончаемой извилистой дороге, ведущей все выше, к ослепительным белым вершинах, чуть подкрашенным заходящим солнцем. Чувствуешь себя лилипутом, дерзнувшим взобраться на тело Гулливера, хотя мелькающие за моим окном луга, конечно же, куда плодороднее под мягкой кожей земли, чем кости и сухожилия спящего гиганта».
– Надо же, ну прямо мистер Теннисон
[10], – прокомментировала я, размеренно работая крючком.
Разве может быть что-нибудь уютнее домашних посиделок с чтением вслух в теплом свете лампы? Я вздохнула с чувством совершенного умиротворения.
– «Наш поезд, – повествовал Годфри далее, – состоит всего из одиннадцати пассажирских вагонов и паровоза темно-зеленого цвета, украшенного множеством позолоченных завитушек. Этот прилежный механизм тянет состав в гору с упорством быка, атакующего тореадора: опустив упрямую голову так низко, что рога – или, в данном случае, решетка локомотива – касаются путей; мощные легкие (сиречь топка) работают во весь размах, так что мимо окон проносятся клубы пара. Мы слышим шумное дыхание зверя (чух-чух) и не можем сдержать волнения, чувствуя, как он тянет нас все выше и выше, в Альпы. Мы чувствуем, как наши спины вдавливает в обитые плюшем спинки сидений. Мы тяжело дышим, будто двигаем паровоз собственными силами. Каждый мускул напряжен, и вместе с поездом мы поднимаемся вверх, почти вертикально, словно собираемся пронзить само небо…»
– Боже мой, – перебила я. – Я проезжала несколько крутых склонов по пути в Богемию, когда ринулась спасать тебя от вероломного короля, но не могу припомнить, чтобы они привели меня в такое напряжение, как описывает Годфри. У меня сердце колотится от его рассказа.
– Да уж, – пробормотала Ирен, не сводя глаз со страницы. – Возможно, я декламирую слишком драматично.
– Не исключено, – согласилась я, – но не останавливайся! Похоже, этот несчастный паровоз от напряжения может свалиться с горы вместе со всеми своими пассажирами.
Ирен снова начала читать:
– «И вот мы оказываемся в укутанной белой шалью гористой стране. Сверкающий снежный покров кажется мягким и прохладным, как пуховое одеяло, и манит нас скорее достичь вершины. Из окна мы видим розовые отблески заходящего светила на ослепительных вершинах.
Наш паровоз работает изо всех сил, будто стараясь опередить солнце, – стальной таран, полный решимости пробить надменную гору, розовеющую в последних лучах заката.
То ли клубы пара, то ли обычные облака, заплутавшие в горных вершинах, проносятся мимо наших окон. Все, что мы можем слышать, – это монотонный, но неудержимый перестук поршней.
И все же движение вверх замедляется, будто мы зависли над пропастью, не уверенные в том, что у нас достаточно сил, чтобы изменить баланс и перевалить на другую сторону.
А потом длинный стальной таран проходит последнее препятствие: туннель, пробитый в камне и снегах Альп. Тьма окутывает нас, в то время как свисток паровоза заходится в триумфальном кличе. С ревом мчимся мы сквозь толщу сплошного камня, выровнявшись и набирая скорость: все быстрее и быстрее, вниз.
Когда мы показываемся с другой стороны, ослепительная белизна снега и пара кажется отблеском рая, иного мира. Будто лучи закатного солнца, снисходят на пассажиров умиротворенность и спокойствие; из лесистых долин под нами поднимаются сумерки.
Напряжение осталось в прошлом, и мы позволяем себе задремать в мягких креслах, касаясь лбами холодных стекол, безучастные к великолепному пейзажу, разворачивающемуся за окнами подобно декорациям на сцене.
Мы покорили гору, мы приручили ее, и все остальное – не важно».
В тишине, наступившей за последним отрывком, я перевела дыхание и обнаружила, что, оказывается, на время забыла о вязании.
– Даже не знаю, кому аплодировать: тебе или Годфри! Захватывающий отрывок. Даже волнующий. Я чувствую себя вымотанной.
– Я тоже, – призналась Ирен, уставившись на язычки пламени, пляшущие в маленьком камине нашей гостиной. – Выступления всегда требуют такого напряжения…
– Никогда бы не подумала, что поездка на паровозе в гору может быть настолько увлекательным занятием, а я ведь путешествовала по той же дороге.
– Одна, – добавила Ирен.
Я кивнула.
– А также не одна, – мимоходом заметила подруга.
– О чем это ты?
– Я хочу сказать, что обратно ты ехала в компании Квентина Стенхоупа. Ты и тогда не заметила волнующих сторон железнодорожного альпинизма?
– Ах, не в той степени, как их описывает Годфри. Возможно, подобная реакция – результат путешествия в одиночку. Когда не с кем поговорить.
– Тебе лучше знать, – произнесла Ирен, обмахиваясь письмом, как веером. В отблесках огня ее лицо выглядело раскрасневшимся.
– Это и все письмо?
Подруга бросила взгляд на последнюю страницу:
– Как ни странно, да. Очевидно, путешествие пробудило в Годфри талант… к описаниям.
– Говорят, что странствия расширяют кругозор.
– И правда говорят. – Ирен посмотрела на меня: – Я уверена, что ты тоже так считаешь, Нелл.
Глава третья
Нелл и ночные посетители
– Месье ле Виллон, если не ошибаюсь, из парижской полиции высоко отзывается о ваших поразительных дедуктивных способностях…
– Месье ле Виллар, – поправил меня мистер Холмс.
– Да, вы правы! Эти французские имена так похожи.
Кэрол Нельсон Дуглас. Железная леди
[11] Ночью в деревне темно, как в загробном мире, и тихо, как в исповедальне. Всякому ясно, что его дом – не более чем искусственный островок, затерянный в океане бескрайних полей, полном невероятных диких существ, что рыскают вокруг.
Яростный стук посреди ночи в дубовую дверь по звуку очень похож на залп мушкетов под открытым настежь окном.
Я резко села в постели; сердце летело вскачь, как карета, запряженная четверкой лошадей. Луна почти не светила, и прямоугольник окна в моей спальне был совершенно черным.
В дверь снова заколотили. Кажется, кто-то решил взять приступом наш скромный коттедж.
