Неожиданно Лариса Викторовна порывистым движением сдернула очки и спрятала лицо в ладонях. Щеки под пальцами густо наливались красным, как это бывает у белобрысых девчонок.
Я изумленно наблюдал за этой картиной краха «железной леди». Какая-то сюрреалистичная метаморфоза, от которой мне самому вдруг сделалось нестерпимо стыдно. И гадко, словно сделал я что-то подленькое и мерзкое. А ведь, скорей всего, так и вышло. Сам того не желая, я влез во что-то личное. И скорей всего интимное. И, надо полагать, связано это было… неужели с Гришко? С этим двурушником?
Черт! Похоже…
– Простите, Лариса Викторовна, – вырвалось у меня, – ради бога, простите. Я все понимаю. Вы не смотрите, что я ребенок. Это ваши взрослые дела. И совсем не обязательно всем об этом рассказывать. И я об этом никому не расскажу. Честное слово!
Женщина мелко закивала, не отнимая ладоней от лица. Значит, я прав. Ох, Степан Андреич, Степан Андреич! Совмещали полезное с приятным? Какая же вы скотина на поверку оказываетесь! Несмотря на то что о мертвых говорить так не стоило бы. Неприятно, конечно, но приходится констатировать, что это и есть та самая информация, которой пока нет у органов, но уже есть у меня.
И что мне это дает?
– Успокойтесь, Лариса Викторовна! Успокойтесь. Я обещаю, что это все останется между нами. Не надо так расстраиваться. Вы только мне скажите – где это было? И когда? И все! Поймите, это не больное любопытство. Вдруг это окажется важным для… всех нас.
Завуч нервно протерла глаза платком, не переставая кивать время от времени, и потянулась к очкам.
– Да-да… Я понимаю… Мы… встречались… Один раз… В августе… В конце августа… Со Степаном Андреевичем. – Она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться. – У него есть помещение. Засекреченное, как он сказал. Комната в трансформаторной будке. За специальной дверью. Это… на улице… не помню, как называется. Мы проходили от площади Ушакова, по центральному холму. Там есть… старинная электроопора. От нее налево, и потом прямо, через булыжную мостовую…
Я напрягся.
Не может быть! Булыжная мостовая – это улица Суворова. А если ее пересечь – будет улица… Володарского! Которая бывшая Малая Морская. И на которой жил Ричард! И даже трансформаторную будку я помню! Именно возле нее я и заметил Гришко, когда он прятался от американца.
– Будка на улице Володарского? – в лоб спросил я Ларису Викторовну. – На улице, которая проходит над кинотеатром «Победа»?
– Да. Рядом с кинотеатром. – Женщина безвольно опустила руки на колени. Как будто призналась в том, что отбирала у первоклашек школьные завтраки. У меня аж в носу защипало.
Сволочь!
Сволочь ты, Гришко, да и я… в том числе…
Почему-то не давала покоя одна странная деталь – что за металлический скрежет раздавался возле трансформаторной будки в тот вечер, когда Гришко следил за Ричардом? Сам не понимаю, как этот пустяк так плотно засел в мою голову. Может быть, из-за ассоциации с кандальным звоном? Которого я от всей души пожелал бы капитану, не будь он на том свете.
Так или иначе, но под вечер я уже прогуливался по улице Володарского. Как раз напротив дома, в котором снимал квартиру не выдержавший прессинга американский сын богатенького папаши.
Улица была немноголюдной, но и пустынной назвать ее было трудно. Во дворах грелись на угасающем солнышке бабульки на лавочках, изредка проносилась вездесущая детвора. Прогуливались молодые мамаши с колясками, вечерний променад совершали почтенные пары. Я, кажется, ни у кого особого интереса не вызывал. Так, просто шатается без дела малолетка с поцарапанной и замазанной зеленкой физиономией, хулиган какой-то. И все.
Я скользнул в кусты рядом с трансформаторной будкой.
У нас в Крыму этот кустарник называют «вонючкой», хотя на самом деле это – благородный китайский айлант, излюбленный деликатес тутового шелкопряда, райское дерево. Трудно поверить, что когда-то этот выходец из Китая считался завидным приобретением для любого европейского аристократа. А теперь для Крыма айлант – злостный куст-сорняк «вонючка», издающий неприятный запах, если потереть его листья.
«И хорошее место для укрытия, – рассеянно думал я, привычно пачкая пальцы в едкой пахучей зелени. – Заметила или нет?»
Это я о зоркой старушке на лавочке, которая подозрительно рассматривала мальчишку-чужака, а теперь вытягивала морщинистую шею и крутила головой вокруг. Куда же он делся, бандит малолетний?
Да будут здоровы наши старушки советских времен!
Вящие поборники морали и непреложных ценностей. Прошедшие военное лихолетье и послевоенное необустройство. Я искренне их люблю, тех стариков семидесятых годов. Следующее поколение пожилых людей станет другим. Более равнодушным к… малолетним хулиганам. Не таким зорким и бдительным…
Я размышлял об эволюции поколений и задумчиво осматривал стенку кирпичной будки. Стена как стена. Три глухих стороны и одна с двойными воротами, выходящими на улицу. Звякать или скрежетать тут было абсолютно нечему. Разве что…
С задней части здания прямо в бетон отмостки был залит канализационный люк. Не совсем обычная крышка: просто вырезанный из толстого листа металла массивный кругляк. Вместо ручки – продолговатое ошкуренное отверстие для ладони.
Определенно звякало именно тут.
Гришко спускался в канализацию? А может быть – вылез оттуда? В тот вечер я заметил его темный силуэт именно в этом месте, потом раздался лязг. Закрывал крышку?
Ну да! Я отчетливо вспомнил, что меня встревожило. Тень не скрывалась в кустах, она там… появилась! Именно так. Ее не было, когда я терся около стены туристического полигона. Я дернулся, когда она выросла почти рядом как из-под земли.
Именно! Из-под земли.
Я дернул за крышку. Тяжеловато. Поднатужился и приподнял один край. Скрежетнув по бетону, слегка отодвинул его в сторону. Тот же самый звук!
– Ты чегой-то там делаешь? А? Ты посмотри! Борисыч! А ну поди, глянь! Малец тут какой-то ходил все, высматривал. Теперь тащит чегой-то! Слышь-ка! Ты где там?
Ну вот. Сработала живая сигнализация!
Я недолго думая протиснулся в открывшуюся щель, нащупал влажные скобы и быстро стал спускаться в сырую темноту.
Сверху послышался шорох и глухой неразборчивый мужской голос. Над люком кто-то склонился. В панике нащупав мокрое дно, я юркнул в какой-то темный боковой проем и затаился.
Сверху скрежетнула закрываемая крышка.
Тяжелый мрак будто бы навалился на плечи.
И снова мрак!
Это была не канализация.
По крайней мере, вони я не чувствовал. Затхлость, сырость, тяжелый земляной дух – были, а вот фекальных ароматов не ощущалось. И еще была абсолютно черная темнота. До жути. С недавних пор я как-то болезненно стал относиться к отсутствию света вокруг моей персоны.
