После этого известия Славомир — командир лесовиков — словно взбесился. Не остановило его даже то, что трое из пятерых раненых были очень плохи и могли умереть. Двое, в конце концов, и умерли, но преследования дедова каравана это не остановило. Сегодня они сошлись…
— Так, значит… раненых резали, паскуды… Андрюха, кончай его!
Немой вырвал из бедра лесовика болт и с размаху всадил его мужику в глаз. Крик оборвался. Михайла торопливо зачерпнул горсть снега и засунул себе в рот. Не помогло, на какое-то время он, сотрясаемый приступами рвоты, перестал воспринимать окружающее.
— Ну что, внучок, думаешь, настоящую войну увидел? — услышал Мишка над собой голос деда. — Эк тебя скрутило! Нет, это еще не война, внучок, так — стычка. На настоящей войне мальцам с игрушками делать нечего!
«Напалма ты не видел, старый хрен, и ковровых бомбардировок. Я, правда, тоже — только по телевизору, но зато на себе попробовал, как это бывает, когда израильский штурмовик с кормы на твой пароход заходит, а в трюмах пять тысяч тонн артиллерийских снарядов лежат. Игрушки, говоришь?»
— Вы с Андреем семерых уложили, мы тоже — семерых. Кузька один раз выстрелил, вот как раз в этого, а Демьян вообще ни разу. Вот тебе и игрушки.
— Это ты — в одиночку шестерых?
— Одного — Роська кистенем, еще одного — Петька помог, остальных я!
— Кхе! Самострелы… надо же… ладно, Андрюха, давай этого!
Немой, сильно хромая, перебрался к связанному Мишкой мужику и принялся растирать ему лицо снегом. Мужик замычал, задергал связанными руками, открыл глаза.
— Здравствуй, сватьюшка Славомир, давненько не встречались, — с людоедской ласковостью пропел дед. — Годков десять, а то и поболее.
— Корзень, чтоб ты сдох! — отозвался связанный мужик.
«Сколько же у деда имен? Корней, Кирилл, теперь еще Корзень. Не удивлюсь, если и еще есть…»
— Ну сдохнешь-то как раз ты, сватьюшка, но не сразу. За паскудство твое ответить придется.
— Не пугай, христианин, светлые боги…
— Вот перед ними-то и ответишь, и по древним славянским обычаям, — не дал Славомиру договорить дед.
— Что ты, христов выб…, про наши обычаи…
— Знаю! — снова перебил Корней. — И за пролитие крови ближних родичей спрошу, как надлежит! Ты, гнида болотная, дядьев с племянниками стравил. Вон три твоих сына убитые лежат, а там два твоих внука раненые кровью исходят. Помнишь, что по нашим древним обычаям за такое положено? Нет тебе прощения от светлых богов славянских!
— Врешь, Корзень! — мужика аж трясло от ненависти и бессилия. — Не могла Татьяна родить, волхв ее чрево затворил!
— Однако родила! Крест животворящий сильнее волхвования оказался! — дед по-волчьи ощерился, шрам на его лице сделался багровым. — А теперь получи по обычаю, изверг, родную кровь проливший!
Три коротких взмаха меча — и Славомир лишился ушей и носа. Мишку снова скрутило, но желудок был пуст, и он только часто задышал, пытаясь унять бунтующий организм.
— Не узнают тебя теперь пращуры, и нет у тебя ни лица, ни имени! — торжественно возгласил дед. — Андрюха, режь ему подколенные жилы!
Немой чиркнул по ногам Славомира засапожником.
— Не перейдешь ты теперь через Калинов мост! — продолжил речитативом Корней, словно произносил какое-то языческое заклятие.
— Корзень, будь ты прокл…
Кончик дедова меча, лязгнув об зубы, вошел Славомиру в рот, слова превратились в стон и бульканье.
— Не извергнешь более хулу и проклятие! Нет у тебя отныне ни голоса, ни облика, ни имени, ни пути! Михайла, тащи ЭТО конем в лес, там ему руки освободишь, пускай ползет!
Мишка, даже не пытаясь поймать какого-нибудь оставшегося без всадника коня, выпряг из саней Рыжуху, привязал Славомира к упряжи за ноги и повел лошадь под уздцы к ближайшим деревьям. Проходя мимо, совершенно равнодушно глянул на убитого им лучника — на эмоции не осталось уже никаких сил. Так же равнодушно, зайдя за первые деревья, освободил ноги мычащего мужика от привязи, перерезал стягивающий ему локти ремень и побрел назад по кровавому следу.
«Двенадцатый век… Права человека, гуманное обращение с пленными, высший приоритет человеческой жизни… Все умещается в одном месте — ножнах, висящих на поясе победителя. И какая-то высшая справедливость в этом есть, Славомир ведь пощады не просил, понимал, на что шел.
Да полноте вам, сэр Майкл, так ли вы рассуждали бы в случае победы лесовиков? Сомнительно, ох сомнительно. И Славомир тоже хорош: какой командир обречет на смерть раненых подчиненных ради удовлетворения личной мести? Дерьмо он был, а не командир! Люди ему доверились, а он…»
— Михайла, Михайла! Да очнись ты! Андрюха, кажись, перебрали мы, не в себе парень.
Мишка вдруг обнаружил, что стоит столбом напротив деда с Немым, держа Рыжуху под уздцы, и совершенно не помнит, как он пришел сюда из леса.
— Слышу я, деда, не бойся, не свихнусь. Андрею ногу перевязать надо, я мать позову.
— Не надо, перевязали уже. Теперь Настену надо ждать, у Андрюхи в ноге кончик жала обломился, плохо отковали, болотники косорукие. Настена вытащит, сами только расковыряем без толку. Ты это… Про Славомира — никому ни слова. Незачем Татьяне знать, что я отца ее… Понял?
— Понял, никому не скажу, — пообещал Мишка.
— А если спросят: «За что казнили?», — не успокаивался дед, — скажешь, что за раненых дружинников.
— Угу, за злодейство.
— Верно, — дед вытянул шею и оглядел обоз. — Там, у саней, кто-нибудь шевелиться способен?
— Матвей цел, — начал было Мишка, но понял, что больше уцелевших нет, и неуверенно добавил: — У Митьки лоб рассечен, но, может быть, ничего. Посмотреть надо.
— Иди, дашь им самострелы и тащи сюда, я пока коней поймаю, — дед озабоченно оглянулся на лес. — Надо обоз ихний брать, там еще трое остались.
— Не смогут они из самострелов, деда… — попытался возразить Мишка.
— Делай, что говорю! Давай шевелись!
Мишка побрел к саням. Мать с помощью Матвея подсаживала в фургон держащегося за грудь Артемия. Крови видно не было, похоже, что так же, как и у Роськи, стрела завязла в кольцах доспеха, но поддоспешников у ребят не было, и удары стрел ничего не смягчило.
— Мама, как там Митя, верхом ехать сможет?
— Да ты что? Он и стоять-то не может, шатается как пьяный. Я его положу с Артюшей и Демой.
— Как они?
— Дема плох, Настену бы дождаться… — голос у матери прервался.
Мишка только вздохнул, здесь он помочь ничем не мог.
— Мама, я Матвея забираю, в лесу еще трое татей остались, надо добить. Матвей! Бери Демкин самострел — и давай со мной!
