Мишка вжался в снег, но конная лавина аккуратно обтекла его с двух сторон и ушла вперед. Лес наполнился криками, лязгом оружия, конским ржанием. Мишка перебрался через лошадиную тушу и пополз к лежащему на окровавленном снегу Чифу. Пес был мертв: стрелять лесовики умели. Прижав к груди голову погибшего друга, Мишка тихонечко, по-щенячьи заскулил.
«Чифушка, милый мой, как же я теперь без тебя? Сколько раз ты меня спасал, а я тебя защитить не смог. Кто меня еще так любить будет, кто любую обиду простит, кто меня без слов поймет, так, как ты понимал? Как ты мне обрадовался, скучал, пока я в Турове был, а я тебе даже подарка не привез. Прости меня, собачка, ничего я уже для тебя сделать не могу. Ничего уже не исправлю, ничем не отблагодарю тебя, не расскажу, какой ты славный пес, как люблю я тебя. Ласковый мой, хороший, ну открой глаза, мальчик мой. Вернись, Чифушка, я тебя к Юльке отнесу, она вылечит. Не хочешь? Ну спи, мой хороший, я тебе песенку спою».
— Михайла, ты ранен?
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло — для обоих…
Все теперь одному, только кажется мне —
Это я не вернулся из боя.
— Михайла! Слышишь меня? — кто-то тряс Мишку за плечо.
— Извините, товарищ майор, но это слишком банальный сюжет: всего два патрона в обойме, и тут из-за поворота выезжает Красная армия. Неоригинально-с.
— Заговаривается, крови много потерял. Берите его, перевязать надо, — распорядился незнакомый голос.
— Да никак, он пса не отпускает!
— Режь штаны, кровь уходит! Прямо здесь перевяжем. Ничего страшного, ни кость, ни жилы не задело, руку еще гляньте, вон кольчуга прорвана.
— Тихон, поганка, бросил парня…
— Правильно сделал: весь дозор здесь бы полег. Итак Афоня еле доскакал.
— А чего ж тогда ему Лука морду раскровенил?
— А не надо было Корнеева внука в дозор тащить! Убили бы его — чтоб Лука сотнику сказал?
— Ну все, парень, до свадьбы заживет. К Юльке приедешь, она тебя быстро вылечит.
Над головой раздался голос деда:
— Эй, ребята, что с ним?
— Ничего страшного, Корней Агеич, по ноге вскользь прошло, а на руке только бронь попортило. А пса того… наповал.
— Крови, наверно, много потерял, заговаривался.
— Михайла, ты как? — дед свесился с седла, всматриваясь в Мишкину ногу.
— Ничего я не заговариваюсь, встать помогите.
Схватка уже закончилась, да и не было, судя по всему, настоящего боя. Латная конница просто-напросто смела лесовиков, не оставив им шанса ни на отпор, ни на бегство. Десятка два пленных, подталкивая древками копий, сгуртовали на дороге, как скотину. Почти все были ранены, нескольких поддерживали под руки.
Мишка опустил глаза на тело Чифа и вдруг заметил на древке стрелы выжженный узор — метку хозяина. Осторожно, чтобы не потревожить раненую ногу, нагнулся и вытащил стрелу из тела пса.
— Ребята, давайте его в сани, к Афоне, — скомандовал дед.
— Погоди, деда, должок за мной остался.
Мишка, волоча раненую ногу, поковылял к пленным. Прямо напротив него оказался молодой парень, зажимающий левой рукой окровавленный правый рукав.
— Это чья? — Мишка сунул к самым глазам парня стрелу с меткой. — Чья?
— Пошел ты…
Мишка изо всех сил ударил парня кулаком по ране, тот закатил глаза и упал навзничь. Сосед парня, очень заметно трусивший, не дожидаясь вопроса, кивнул на одного из пленных:
— Его знак…
Мишка похромал к указанному мужику. Тот сам стоять, видимо, не мог, его поддерживал под руку сосед. Борода слиплась от крови, изо рта торчали обломки выбитых зубов — видать, кто-то из ратников двинул ему краем щита в морду.
— Твоя стрела?
Пленный никак не реагировал на вопрос, тупо уставившись в одну точку.
— Твоя стрела, падаль?!
Мишка полоснул мужика кинжалом наискось через все лицо, пленный дернулся, в глазах, кажется, появилась осмысленность. Он даже что-то хлюпнул окровавленным ртом.
— Михайла, ты что творишь?! Михай…
— Чи-и-иф!!!
Мишка с маху всадил кинжал лесовику в живот, не удержавшись на ногах, упал вместе с ним и, лежа на извивающемся под ним теле, принялся кромсать его попеременно то кинжалом, то зажатой в кулаке стрелой.
— Чего вылупились, едрена-матрена, да оттащите же его! Нож, нож заберите, порежет кого-нибудь!
Кто-то заламывал Мишке руки за спину, кто-то просовывал сквозь лязгающие зубы горлышко фляги, а из Мишкиного горла рвался к чистенькому весеннему небу переполненный тоской и яростью, более уместный для стылой декабрьской ночи настоящий звериный вой.
* * *
Очнулся Мишка, лежа в санях, нога тупо ныла, но пульсирующего дерганья не было, похоже, дело обошлось без воспаления. Рядом кто-то пошевелился.
— Проснулся, Михайла?
— Афанасий? — Мишка узнал одного из ратников, бывших вместе с ним в дозоре. — Ты как? Я слышал, ты еле-еле до наших доскакал, куда тебя?
— А! Щитом прикрыться не успел, ключица сломана. Придется одноруким походить. А ты?
— Ничего, побаливает немного.
— А хорош мед у дядьки Корнея! Ты полдня и всю ночь проспал, как младенец.
— Так уже утро? — удивился Мишка.
— Проспал ты утро, к полудню идет.
— А городище?
— Взяли перед рассветом. Дядька твой — Лавр — целый десяток тайно провел. Там у них калитка какая-то, ну вот через нее и провел, потом ворота открыли — и наши как ворвутся! Никто и ворохнуться не успел.
— И что, ни убитых, ни раненых?
— У нас один дурень с коня сверзился, ногу сломал, да еще одному поленом по морде попало, а у них человек пять убитых да с десяток раненых. Сотник Корней приказал лишней крови не пускать.
— Слушай, а почему нас на дороге стерегли? Никто же не знал, что мы на городище идем.
— А никто и не стерег, они нас случайно увидели, короткой дорогой через лес вперед забежали и в засаду сели, — Афоня оказался информированным обо всех делах прошедших суток. — Только слабы они против кованой рати. Думали дозор пропустить, пострелять, сколько выйдет да и смыться, но не вышло.
— Так они что, не из городища?
— Только трое, то есть было-то пятеро, но двоих мы того… упокоили. А остальных они в тех местах насобирали, где княжья дружина прошла. Вели их куда-то, но куда — только Белояр знал, а с него уже не спросишь. Они своих баб с детишками недалеко оставили, туда сейчас Леха Рябой с двумя десятками ушел. Пригонит сюда. Деться им все равно некуда, деревеньки их княжья дружина спалила, пойдут к нам в холопы и не пикнут.
