— Из них только сорок человек по своей воле в бой идти готовы, а остальные… — Афоня, сам того не зная, озвучил озабоченность, высказанную дедом при выезде из Турова.
— Готовы — не готовы, — проворчал Илья. — Из этих сорока у скольких серебряное кольцо есть? Раньше без него и ратником-то зваться не позволяли и до сих пор долю в последнюю очередь, что похуже, выделяют. Был, рассказывали, один такой, что сыновьям до серебряного кольца жениться не позволял, мол, не созрели еще. Один сын так и не успел.
— Убили?
— Хуже. Глаза вышибли. Кто ж за слепого замуж пойдет?
— И как же он?
— Сапожником стал, да таким сапожником! Сапоги тачал — загляденье. А батька его после этой истории в другую крайность ударился: всех под венец погнал. С тех пор, говорят, и обычай завелся: у кого сына нет, на опасное дело стараются не посылать, чтобы род не пресекся.
— Чтобы, значит, кровь продолжалась?
— Хитер ты, Афоня, нашел, как разговор опять на Лисовинову кровь свернуть!
— Так интересно же, дядька Илья.
— Уже и дядька. Все вы, пока целые, поверх обоза глядите, а как шкуру продырявят… ладно, об этом я уже толковал. Так вот, история эта на сказку похожа, но все взаправду было, и многие из тех людей еще живы, порасспросить можно. Ты жену Корнея помнишь?
— Помню. Аграфеной звали.
— Аграфеной Ярославной, потому как была она дочерью князя Ярослава Святополчича.
— Да ну?!
— Ага, не от законной жены, правда, но любил ее князь чуть не больше других детей. Устроил так, что она боярской дочерью считалась.
— Это как же?
— Не перебивай! Ты князей знаешь, попользоваться девкой да бросить у них обычное дело. Но если понесет она княжеский плод, то заботу проявляют… частенько. А тут запала князю Ярославу девица в сердце, прямо пропал! Был у него один боярин, как звали, не упомню, старенький совсем, ветхий, вот-вот помирать. А семьи у боярина того не было, говорят, на пожаре все погибли. Его-то Ярослав на своей зазнобе и женил. Боярин тот Ярослава еще ребенком на коленях качал, любил, как сына, вот и согласился. Да и помер вскорости. А боярыня родила князю Ярославу девочку. Крестили Аграфеной. Тайны особой из этого не делали, даже звали ее, как подросла, Аграфеной Ярославной, а не по имени того боярина.
А Корней в те времена в Турове обретался, батюшка Агей послал его при княжьем дворе пообтереться. Шалопай был! Два дружка у него были. Один — Федор, он сейчас погостным боярином сидит на Княжьем погосте, а второй, дай бог памяти… неважно, сгинул он куда-то. Чего творили! Сколько медов выпито, сколько подолов девкам задрано, сколько драк мордобойных, а то и с оружием!
Князь, бывало, серчал, но за лихость ребят любил. И тут как раз случилась эта история с ляхом и корзном. Болтали, что Ярослав Святополчич так Корнею и сказал: «Ты честь нашу защитил, проси, чего хочешь!» А тот возьми да и попроси руки Аграфены! Вот такие дела.
— И что князь? Отдал?
— Ага, разбежался! Выгнал он Корнея! И из терема княжеского, и из Турова. За наглость. А тот и правда наглым оказался: сговорился с дружками и увез Аграфену тайно. Князь, конечно, погоню послал, прискакали его люди в Ратное, а Корнея там нет! Он, оказывается, в Киев подался. А потом еще куда-то, болтали, что аж до Херсонеса добрался. Может, правда, может, нет — не знаю, но, когда ляхи Берестье осадили, Корней в войске киевского великого князя оказался и чем-то опять отличился. Ну, если великий князь киевский Корнея отличил, то удельному князю туровскому казнить Корнея, понятное дело, не с руки. А там еще и Аграфена двойню родила, порадовала родителя внуками. Так и обошлось.
«Бред! Интересно, как князь Ярослав — ровесник деда — мог в семнадцать лет годную для замужества дочь иметь? Сплетники, мать их… Слышат звон, да не знают, где он. Раз Ярославна, значит, дочь князя Ярослава, идиоты. А то, что не дочь она ему была, а сводная сестра, и в голову не приходит. Хотя про „ветхого“ боярина, наверно, правда — бабку ведьдействительно Аграфеной Ярославной, а не Аграфеной Святополковной величали».
Илья между тем продолжал свое повествование:
— Фрола, как подрос, тоже в Туров отправили. В младшей дружине у князя был, но недолго — весь в батюшку Корнея, набедокурил чего-то и обратно в Ратное вернулся, но успел жениться на первой красавице Турова, его вот матери.
— И при чем тут кровь Лисовинов? — так и не понял Афанасий.
— Не понял? Да при том, что Фрол и Лавр по матери — Рюриковичи!
— Так мать же Аграфены невенчанная была?
— Малуша — мать Владимира Святого — тоже с князем Святославом не венчалась, она вообще рабыней была.
— Вот и нет! Ее брат Добрыня в княжьих ближниках ходил, а у Владимира был дядькой!
— Он что, родился ближником? Пробился наверх умом и храбростью. Тут уж такое дело: мужики мечом дорогу себе пробивают, а бабы… этим самым, хе-хе. Кто в чем искусен, тем, значит. Хотя на Малушу грех возводить не будем, она так ключницей и осталась.
«Ну до чего ж люди властям предержащим косточки перемывать охочи! Почти два века прошло, и поди ж ты!»
— Но Владимир-то потом на цареградской царевне женился! — продолжал спор Афанасий.
— Да не о том речь! Рюриковичи у нас в Ратном, Афоня! Хоть и не из-под венца, а все равно Рюриковичи! Один, правда, погиб, царствие ему небесное, а второй-то вон, впереди скачет, а князья лишних в своей семье не любят. Особенно если за этим лишним сила стоит. История эта, по смерти князя Ярослава, забылась, но кто знает, когда и чем обернуться может? Корней силу набирает и нам намек дает. Умный поймет, а дураку и ни к чему.
— Какой намек?
— Хе-хе, вот ты, Афоня, дураком и выставился! Сам же мне про сани с порубленными покойниками рассказал и про мужика изуродованного в лесу. Это Корней внука на характер проверял, Лавр-то похлипче брата всегда был, в матушку пошел. Внук испытание выдержал, тогда Корней его в поход взял. Как думаешь, зачем?
— И зачем же? — Афанасий заворочался в санях, устраиваясь поудобнее: похоже, тема разговора захватывала его все больше и больше.
— Нам показать! — уверенно заключил Илья. — Чтоб знали, что род Лисовинов на Корнее не заканчивается! И внук нам показался! Во всей красе, что, разве не так?
— Ого! А ведь верно! Ребята, я слышал, его меж собой Бешеным зовут, теперь понятно: Лисовины.
— Угу, Бешеный Лис родился, пострашнее медведя будет.
— Как-то и не подумаешь…
— «Вежливый, разумный, зла не держит, помочь обещал» — так? — передразнил Илья.
— Так, только я…
— Так! — не дал Афоне договорить Илья. — Корней кого-нибудь из своих зря обижал?
— Не слыхал.
— И не услышишь, он с сотней, как с собственным ребенком, носится. И внука своего к тому же приучает. И командовать учит: уже десяток парней под его руку поставил. Видал их?
