— Мал ты еще родовым словом обещания давать!
Дед постепенно снова начинал распаляться, и Мишке пришло в голову, что причиной его злости было не только здоровье Немого. Что-то еще очень сильно тревожило и злило сотника Корнея. Разговор был затеян явно не вовремя, но отступать Мишка не хотел.
— Значит, нет?
— Да уймись ты! Забот у меня мало, ты еще со своим Афоней!
— Я все равно что-нибудь придумаю!
— Придумывай, на здоровье! Заодно еще можешь подумать и над полезными вещами.
— Над какими?
— А вот над такими. Те лазутчики не в исподнем поверх доспеха были, а в специально сшитой белой одежде. Это — раз! Тот, которому ты хребет перебил, признался, что им велено, если не смогут волхва освободить, убить его. Это — два!
— Кем велено?
— Не сказал — помер. Двое из них за нами идут, но осторожно, подстеречь не выходит. Это — три! А еще один куда-то убежал, может, за подмогой. Это — четыре. А у меня на руках толпа, обоз и меньше четырех десятков охраны. Ну как? Еще и Афоню мне на шею повесить хочешь?
— Ну раз ты велел подумать, то я думаю, и вот что выходит…
— Ну-ну?
— Волхв знает что-то важное, чего нам знать ни в коем случае нельзя, потому и велено его убить.
— Мудро! Я и не догадался! — Дед был само воплощение сарказма.
— Погоди! Лазутчик помер и не сказал, кем велено. А Белояр помер и не сказал, куда народ вел. А если он их вел к тому, кто велел волхва убить? Если эти — в белом — должны были Белояра встретить? Не встретили, волхва не выручили и не убили, осталось их всего трое, да и то — один раненый. Вот тебе бы поручили встретить толпу людей и привести в нужное место, а их кто-то перехватил. Отбить ты их не можешь: мало вас, а тайна — куда и к кому их вести надо было — может открыться. Что бы ты сделал?
— Так. Выходит, они должны были в Куньем городище заночевать, а оттуда их забрали бы те, которые в белом? И куда-то увели бы. Мы между ними встряли… нет! Это те, кто от Иллариона ушел, не утерпели, захотели посчитаться. А для «белых» все это неожиданно оказалось. Они с ходу сунулись — не вышло. Теперь один побежал докладывать, а двое следить остались. Кхе! Тогда понятно! Надо в Ратное побыстрее добираться, пока тот не смотался, куда надо, и подмогу не привел. А уж в Ратном-то…
— Помог я тебе, деда?
— Да, про Белояра я не подумал.
— А ты мне поможешь?
— А зачем? Сказал, что сам придумаешь. Вот и думай.
* * *
Снова по лесной дороге медленно тянется санный обоз. Подмерзший за ночь снег снова «поплыл» на солнечных местах, того и гляди начнут появляться проталины. Но впереди небо уже затягивается снеговыми тучами, прогноз Ильи подтверждается, но обозу от этого легче не станет — мокрый, липкий снег завалит дорогу, сани начнут в нем вязнуть, вытягивая из лошадей последние силы.
В новых санях лежать неудобно, Донька не Илья, даже не подумала, как устроить раненых. Воняет не то гнилью, не то еще какой-то гадостью, сама Донька сидит нахохлившись, кажется, даже подремывает. Сначала попробовала было ворчать, но после Афониного окрика заткнулась.
— Афанасий, а сколько холопская семья может стоить?
— Смотря какая семья и какой торг. Когда много продают, то дешевле.
— Это понятно, когда товара много, он всегда дешевеет. Такая семья, которая выйдет по жребию тем, кто в последнюю очередь… Кстати, а почему очередь такое значение имеет? Ведь жребий же?
— Так уж обычай сложился. Жребии лежат в кувшине. Те, что похуже, — внизу, те, что получше, — сверху. Первым берет сотник, потом десятники, потом те, у кого серебряное кольцо, потом остальные по десяткам. Какому десятку раньше, какому позже — говорит сотник.
— Но доли же должны быть одинаковые?
— А они и есть одинаковые, почти. Ну вот взяли мы, к примеру, десяток коней. Все кони строевые, тягловых нет. Все привычные под седлом в бой ходить. Нет ни раненых, ни хромых, ни старых. Но все равно совсем одинаковых-то коней не бывает. Тот жребий, на который самый лучший конь выпадет, лежит сверху, а тот, на который самый худший, хотя тоже хороший, лежит внизу.
— Ну хорошо. Сколько будет стоить семья, на которую выпадет жребий простого ратника? Гривну будет?
— Нет, народу-то много, меньше.
— А доля «рухлядью»?
— Наверно, еще меньше. Тех, кто «рухлядью» взять захочет, много. Как бы и по две семьи на жребий не получилось.
— У тебя дружки, которые «рухлядью» будут брать, есть?
— Есть, а что?
— Договорись с кем-нибудь из них, чтобы взял «душами», а потом за гривну тебе продал. Гривну я тебе дам.
— Да ты что? — замахал руками Афоня. — Такие деньги! Не, Михайла…
— Лисовиново слово дороже! — с напором произнес Мишка. — Или брезгуешь?
— Да нет, что ты? Не уговорил, значит, деда?
— Не хочет он с Лукой ссориться. Меня завтра с утра в Ратное быстрым ходом отправят, ты присмотри, пожалуйста, за волокушей, где Чиф лежит. А как приедешь, сразу ко мне зайди.
— Спасибо, Михайла, я тебе… Донька! Убью, сука!
Мишка вывернул голову, чтобы посмотреть вперед, и поперхнулся от неожиданности: Донька, свесившись с передка саней, с самым невозмутимым видом справляла малую нужду.
Часть вторая
Глава 1
Первые числа апреля 1125 года. Село Ратное
Мишка, с непривычки неловко опираясь на костыли, стоял в углу двора старосты Аристарха Семеныча. Присесть было нельзя — по обычаю, сидеть сейчас могли только двое: сам староста за столом, на котором стояли широкогорлые кувшины с жребиями, и сотник — верхом, командирским оком оглядывающий собрание с высоты седла.
Находиться здесь Мишке вообще-то было не положено — на священнодействие распределения добычи допускались только строевые ратники да еще те из бывших строевых, кто в силу возраста или увечья уже не служил. Но и им сидеть не полагалось: способность выстоять на своих ногах затяжное мероприятие была неким свидетельством дееспособности и ценилась самими «нестроевиками» очень высоко.
Одновременно собрание ратников выполняло и функции сельского схода, решая попутно и другие вопросы жизни села, оттого-то и было так ценно право присутствия, а следовательно, и право голоса на этом мероприятии. Когда-то, в самом начале существования Ратного, на такой сход собирались практически все мужчины, поскольку все были строевыми ратниками. Но прошло уже больше ста лет, и жизнь брала свое: кроме изнывающих от любопытства баб, сидящих по домам, и детишек, несмотря на угрозу получить изрядную трепку, норовящих залезть на забор подворья старосты, за пределами «представительного органа власти» оставалось более полусотни вполне взрослых мужиков.
