Секретарши знают многое, но не все следует рассказывать. Думаю, это ясно каждому. А я всегда себе говорила: узнавай, потихоньку высматривай, но держи язык за зубами. Это главное.
Знаю, многие девушки со мной не согласятся. Для некоторых подсмотреть что-то, в том числе и на работе, смертный грех, а я мыслю по-другому и не считаю себя неправой.
Однажды я зашла к мистеру Спенсеру по какому-то делу – он в это время что-то сосредоточенно писал – и увидела наверху листа незаконченную фразу «А потом я скажу…». Признаюсь, она меня озадачила. Кому он что-то скажет и что значит «потом»? Вскоре выяснилось, что речь шла о мистере Латимере, но тогда я не знала, что и думать.
Спустя какое-то время я заглянула в кабинет мистера Барраклафа, зная, что его там нет, и подергала ящики стола. Один был не заперт. Тот, в котором лежала довольно толстая пачка исписанных листов. Конечно, я их пролистала – а какая секретарша удержалась бы от соблазна? – и прочла в самом конце, что он намерен нас с Перси уволить, причем с огромным удовольствием. Это был сюрприз. До сих пор мне и в голову не приходило, что я могу потерять работу в «Агентстве». Ведь ко мне никогда не было претензий. А то, что мистер Барраклаф собирался избавиться от Перси, причем с радостью, вообще было выше понимания.
Конечно, я вполне могла устроиться в другое место, а Перси тем более. Он классный художник, таких мало. Мы подумывали об этом, но пока работали, хотя мистер Барраклаф платил нам унизительно мало, потому что на поиски другого места могло уйти несколько недель.
Выясняется, что мистер Барраклаф собирается нас уволить без предупреждения. Значит, на хорошие рекомендации рассчитывать нельзя.
Вот так одно, другое, а тут еще мебель, купленная в кредит, – все это привело меня к мысли, что нужно действовать.
Надо заметить, что мистер Барраклаф в то утро был чем-то сильно взволнован, – я скоро об этом скажу, – и у меня было время до его возвращения, чтобы просмотреть его записи повнимательнее.
Там было такое написано, просто удивительно, как он оставил их в незапертом ящике. Приглядевшись, я увидела, что ящик он запирал, но в спешке не до конца повернул защелку. Можно представить, как был взволнован в этот момент мистер Барраклаф, который все делает с большой аккуратностью, а потом еще проверяет и перепроверяет.
Должна сказать, что в то утро у него был неприятный разговор с какой-то женщиной. Кажется, шла речь о деньгах, которые надо заплатить, чтобы от нее отвязаться. Закончив с этим, он сразу позвонил румыну. Перси, правда, говорит, что никакой он не румын, но об этом я тоже скажу чуть позже. Что говорилось по телефону, не знаю. Не хотелось, чтобы посыльные видели, как я подслушиваю. Потом он выскочил из кабинета в страшном волнении, иначе бы не оставил свои записи, не проверив, надежно ли заперт ящик.
Они меня с самого начала сильно удивили. Значительная часть была написана почерком мистера Барраклафа, но встречались листы, взятые из дневника мистера Латимера, а затем мне среди написанного мистером Барраклафом попался обрывок фразы, поначалу совершенно непонятный: «…пригласил для этого дела Барраклафа». Получалось, как будто мистер Барраклаф пишет сам о себе. Почитав дальше, я увидела, что он зачем-то составляет их от лица мистера Латимера, и запуталась еще сильнее.
Поэтому решила взять записи себе, чтобы прочесть внимательно, ничего не упуская. Мне ведь уже было известно о его намерении нас уволить без всяких причин, и я понимала, что, забирая их, даю ему для этого удобный повод. Но, с другой стороны, может, он передумает, догадавшись, что записи у нас, или выплатит приличную компенсацию вместе с хорошими рекомендациями. Во всяком случае, без этого он свои записи назад не получит.
Когда я, бегло просматривая листы, увидела, что он по закону обязан выплатить нам при увольнении месячное жалование, но собирается ограничиться двумя неделями, мое решение окрепло. Это же неслыханная жадность!
В общем, я принесла эти записи Перси. Он очень умный, так что сразу увидел, что первую часть почти всю написал мистер Барраклаф от лица мистера Латимера, как будто это он написал, включив туда кое-что подлинное из его дневника.
– Это стиль Барраклафа, – сказал он. – Никто из знавших Латимера не поверит, что он мог так написать.
– Ты совершенно прав, – подхватила я. – К тому же, чтобы столько написать, надо посидеть, потрудиться. Это не похоже на Латимера.
– Этими записями он себя полностью выдает, – добавил Перси.
Когда я внимательно прочла их до конца, все стало ясно. В одном месте Барраклаф прямо заявлял, что очень доволен тем, как хорошо ему удалось переработать дневник Латимера. Зачем ему это понадобилось, я тогда не могла даже представить.
Но это было потом. А сейчас Перси, просматривая рукопись, добрался до страниц, написанных рукой Спенсера. Последняя кончалась фразой «А потом я скажу…».
Вот так сюрприз! Та самая страница, которую я видела, оказывается, цела, а мистер Барраклаф убеждал инспектора, что мистер Спенсер выбросил эту страницу в окно.
Я, конечно, все это сообщила Перси. Он задумался, а потом сказал:
– Знаешь что, подруга (Перси любит меня называть «подругой», и мне это нравится), я думаю, нам надо позвонить инспектору Хупингтону.
Правильно – инспектор должен об этом знать.
Иногда очень хочется открыто, вслух восхититься своим мужем. Вот как сейчас. Ну какой же он молодец, как мудро рассудил.
Но у меня хватило выдержки произнести эти слова про себя. Я просто сняла трубку и набрала номер, как будто это был самый обычный телефонный звонок.
Услышав про записи мистера Спенсера, инспектор тут же собрался ехать к нам.
Теперь позвольте мне отвлечься и сказать несколько слов относительно того, что понаписал про мою маму мистер Барраклаф. Я этого ему никогда не прощу. Он представил ее сплетницей, которая выкладывает все первому встречному. Она совсем не такая, у нее воспитание не хуже, чем у любой благородной леди. А то, что у нее в разговоре с инспектором случайно вырвалось, что я замужем, так это не секрет. Мы просто решили пока об этом в «Агентстве» не объявлять.
Почему? Вы подумаете, что это из-за мистера Спенсера, и ошибетесь. Он действительно пару раз нелестно высказывался по поводу замужних женщин на работе, но не всерьез. Он ведь шутник, это всем известно. Мистер Спенсер мне нравился, но, признаться, я побаивалась его шуток. Иногда они были грубоваты. Но все равно он был джентльменом, а если кому-то его шутки казались несмешными, так вкусы у всех разные. Я думаю, даже такие хорошо воспитанные джентльмены, как мистер Спенсер, иногда нам кажутся вульгарными. Я не была знакома ни с одним лордом, но не удивилась бы, окажись он пошляком.
Нет, мы с Перси опасались не мистера Спенсера, а двух других.
Мистера Латимера, этого надменного хама. Никогда нельзя было сказать заранее, какой он выкинет фортель. Говорил мало, но почти всегда грубости. Перси считал, что с ним можно поладить, если найти правильный подход. Но я его едва терпела и никак не могла понять, что это такое – правильный подход. Да что там, мистер Латимер даже Перси разозлил, когда начал рвать рисунки, которые он сделал для рекламы консервной фабрики. Вы бы на них посмотрели – красота.
