— Наш король приехал за покупками, — спокойно сказал Чосер.
— За покупками? Вы хотите сказать, что мы — нация лавочников? — рассердился француз.
— Вы могли бы сказать — торговцев, под вывеской «Король Иоанн et fils».
[43]
Француз поднял сжатую в кулаке руку, но, заколебавшись, опустил. Он не был уверен, что его только что оскорбили.
— Король хотел бы прикупить себе корону, — продолжал Чосер. — Но говорю вам, он может взять ее и не заплатить.
Находившийся в другой половине караульного помещения Анри де Гюйак впился глазами в человека, который только что говорил. Внешность англичанина была вполне заурядной. Встретив такого на улице, вы едва удостоите его беглого взгляда. Гюйака восхитила его сообразительность. Он, безусловно, оскорбил своих стражников, предположив, что те лучше чувствовали себя за прилавком, нежели верхом на коне, но исподволь намекнул, что его собственный король страстный воришка, хотя и решительный.
— Как вас зовут? — спросил Гюйак.
— Джеффри Чосер, на службе Лионеля, герцога Кларенса.
— Вам бы, господин Чосер, поостеречься с обидными выпадами в адрес ваших хозяев и намеками на лавочников.
— Владеть лавкой не позорно, — ответил англичанин. — Мой отец виноторговец.
— А вы чем занимаетесь?
— Сквайр на службе…
— Да, да, я помню. Но помимо этого вы чем-то занимаетесь?
— Сочиняю, — признался Чосер и, прочитав недоумение на лицах остальных, тут же пояснил: — Я поэт.
— Что вы написали?
— Баллады, рондо, вирилэ.
[44] Пустяки, конечно, но я не намерен отступать, пока не создам что-нибудь стоящее.
Спокойная уверенность в себе этого пленного не могла не восхищать.
Наведя справки о том, что сын виноторговца состоял под надзором его родственника, Анри предложит тому спрятать пленника в безопасном месте до конца военных действий. Родственник вел переговоры о выкупе, рассчитывая на выручку, и не мог отказывать графу. Вот так случилось, что Джеффри Чосер вместе с Анри и его свитой отправился на юг, остановился в часовне в канун Рождества и под Новый год оказался во владениях де Гюйака.
— Я привез вам поэта, — сообщил он жене. Потом пошел взглянуть на новорожденного сына. Розамунда была права: все младенцы на одно лицо. И все-таки он отыскал свои черты в личике молодого Анри. Теперь же парень стал копией отца.
Он посмотрел на Ришара Фуа. Сенешаль держал наготове перо, бумагу и чернила. Де Гюйак знал причину приезда Чосера. Англичанин должен был привести послание, в котором его, Гюйака, призывают ввязаться в рискованное предприятие — поддержать сторону английского короля Эдуарда.
В дверь постучали. Слуга ввел Джеффри внутрь помещения. Анри взмахом руки указал на стул. Чосер сел. Кожаный футляр обжигал грудь. Постепенно он стал догадываться о том, что там внутри и почему, согласно инструкции Гонта, он мог воспользоваться этим для спасения лишь в крайнем случае.
— Будем говорить по-английски, — предложил Гюйак, — из уважения к нашему гостю.
Джеффри кивнул в знак признательности, прежде чем ответить:
— Благодарю… Я счастлив посетить Лангедок, счастлив повидать эти места и здешних людей, а кроме того, мне доставляет наслаждение говорить на языке этой страны. По крайней мере, слышать эту речь, если уж не говорить.
— Как я посмотрю, вы овладели изысканной манерой речи, — сказал Гюйак.
— Если это так, то свои первые уроки я начал брать здесь десять лет назад.
Гюйак облокотился о подлокотники кресла и положил подбородок на сложенные руки, давая понять, что от комплиментов пора перейти к делу. Перо Фуа перестало парить в воздухе и опустилось на бумагу.
— Вы слышали последние новости?
— У вас более выгодная позиция для получения новостей, мой господин.
— В таком случае могу вам сообщить, что сегодня вечером в реке утонул человек, — сказал Анри. — Один из актеров, что прибыли с вами.
Чосер почувствовал, как на лбу выступил пот.
— Не может быть! Кто он? Случайно, не Льюис Лу?
Гюйак посмотрел на Фуа.
— Некий человек по имени Бертрам. Он пытался спасти собаку. Собака спасена, — коротко доложил сенешаль.
Смерть любого человека — печальное событие, тем не менее Джеффри странным образом ощутил облегчение. Не оттого, что собаку удалось спасти, а оттого, что Лу не пострадал. Неловкое молчание затягивалось.
— Течение все время меняется, — пояснил Анри.
Сначала Чосер решил, что граф продолжает разговор об утопленнике, но сообразил, что тот имел в виду вещи поважнее.
— В чью пользу?
— Вы должны иметь об этом представление, Джеффри.
— Я в самом деле не знаю.
— Как следовало ожидать, виконт де Рошешуар и владетели Шовиньи и Пона объявили о своей верности королю Карлу.
— А также граф Перигор, — уточнил Фуа.
— Но графу де Гюйаку не пристало подражать другим, — сказал Чосер. — Пусть другие ему подражают.
— Только глупец сопротивляется течению, — встрял в разговор Фуа.
Анри метнул на сенешаля раздраженный взгляд. Фуа откинулся назад, и его лицо оказалось в темноте.
— Вот вам и ответ, — сказал де Гюйак.
— Это ваше последнее слово?
— Безусловно, мы обсудим еще много вещей. Но я не хочу, чтобы вы, Джеффри, тешили себя пустыми надеждами.
— Я не из тех, кто питает пустые надежды.
— Неизменный реалист, стало быть, — сказал Гюйак, перейдя на более мягкий тон. — Вы, наверное, устали с дороги. Завтра я отправляюсь на охоту, но мы сможем побеседовать позже.
— На кабана, о котором говорили за ужином?
— Этот зверь убил уже троих человек. Сейчас не сезон охоты на кабанов, но мы не можем позволить ему свирепствовать и дальше. У меня предчувствие, что завтра он примет смерть.
Как бы в подтверждение слов Гюйака от одной из свечей послышался шипящий звук, и на засыпанный тростником пол упал подпаливший крылышки мотылек.
— Мы встретимся для беседы завтра, когда я вернусь с охоты, — повторил граф.
Когда Джеффри удалился, Ришар Фуа обратился к своему господину:
— Вы собираетесь отказать посланнику, мой господин?
— Я обдумаю его предложение.
— Гастон Флора склонен к поддержке французской партии.
— Меня не интересуют склонности Флора.
