— Может, если располагает сведениями, которые может предложить в обмен на что-то, — спокойно отреагировал Губерт.
— Любые сведения можно получить, — возразил Чосер. — Нет необходимости заключать сделки. Сведения в обмен на прекращение боли.
— Я знаю, что такое боль, — ответил Губерт. Он сменил позу, в очередной раз звякнув кандалами.
— Тогда о чем речь?
— Без сомнения, рано или поздно под пыткой я сказал бы вам… кое-что… Ведь я тоже человек. Но будут ли мои слова правдой, когда я начну говорить? Не лучше ли будет, если я сделаю признания добровольно? Гонт мудрее вас. Как вы думаете, почему он согласился на нашу встречу с глазу на глаз?
Губерт рассмеялся, издав тот же странный звук, что и на острове посреди реки, когда увидел воскресшего, словно Лазарь, Бертрама. Джеффри ощутил дрожь в теле, хотя и презирал себя за малодушие. Будто предугадав ход его мыслей, Губерт произнес:
— Знаете, почему смеялся Лазарь?
Чосер промолчал.
— Он смеялся тому, что увидел в бездне, — произнес глубокомысленную фразу закованный в цепи узник. Его скуластое лицо, случайно оказавшееся в потоке скудного света, стало чуть более различимым. Одну его половину покрывали темные ссадины и кровоподтеки. Отвисшая челюсть с открытым ртом казалась самостоятельной частью лица. — И что же такого смешного Лазарь там увидел? А увидел он то, что там ничего нет, там нечего видеть.
Чосер развернулся к выходу и уже поднял руку, чтобы постучать в дверь.
— Что вы делаете?
— Ухожу. Мне не интересны ваши суждения независимо от того, насколько они искренни.
— Тогда зачем приходили?
— Мне приказали.
— И все же я не закончил.
— Зато я закончил.
— Разве вам не интересно узнать, кто убил Анри де Гюйака?
Рука Чосера повисла в воздухе. Он обернулся и пристально взглянул на человека у противоположной стены.
— Вы знаете кто?
— Знаю. Я был в лесу в тот день. И все видел.
— Откуда мне знать, что вы говорите правду?
— Из своего тайного убежища в лесу я видел, как арестовывали того одичавшего лесного человека. Я видел, как один воин сделал вид, что обнаружил у того на руке перстень. Ведь это похоже на правду, не так ли?
— Я никогда не считал Матьё виновным.
— Так вот, если я не обманываю сейчас, то зачем мне лгать про убийство де Гюйака?
— Может быть, это вы его убили?
— У меня не было причин убивать графа, — парировал Губерт.
Это вполне соответствовало предположениям Чосера, и он не стал спорить.
— Тогда чьих рук это дело?
— Вы должны предложить мне кое-что взамен. И не говорите мне снова о пытках, мастер Джеффри. Пытка ничего не даст. Да и судя по вашему тону, эта идея вам самому не очень-то нравится. Оставьте это безжалостным недоумкам и тюремщикам. Что бы вы мне предложили за эти сведения?
У Чосера на раздумья ушло мгновение. Потом он быстро засунул руку в свой камзол. Какое сегодня чистое и свежее утро, подумал он. Интересно, каким чудом он надумал захватить с собой из старой одежды вещицу, которую сейчас извлечет на тусклый свет камеры? Наверное, интуиция подсказала, что она потребуется именно сегодня.
— Вы обронили вот это, когда убегали от актеров на острове, — сказал Джеффри.
У дальней стены опять мягко звякнули кандалы. Чосер воспринял это как знак заинтересованности.
— Этот пергамент изготовлен под официальный документ. Внизу даже имеется печать. На печати изображен рыцарь, едущий справа налево.
— Это мое.
— Документ написан по-латыни. Вы знаете, что в нем сказано?
— Это вы мне скажите, мастер Джеффри. Вы же образованный человек.
— Это рецепт приготовления гуся.
В этот момент сидевшего на полу человека разобрал смех. Он смеялся, облокотившись головой о стену. Смех его был неприятен, но уже не так, как другие издаваемые им звуки.
— Значит, приготовление гуся. Этого следовало ожидать.
— Скажите мне, Губерт, — обратился к нему Чосер, — этот пергамент, производящий сильное впечатление…
— На невежественных людей.
— На невежественных. Значит, с помощью этого документа вы обманывали людей, делая вид, что действуете по поручению короля? Хотите получить эту вещицу обратно?
Губерт не ответил. Джеффри ликовал прямо-таки по-ребячески. Он попал в самую точку. Наверняка именно с этой целью закованный в цепи джентльмен использовал пергамент.
— Утверждать, что состоишь на службе короля и в качестве доказательства предъявлять поддельный документ — это серьезное преступление. Смертная казнь.
— Что вы, мастер Джеффри, этим меня не запугать. Как вы думаете, сколько смертных приговоров я получил за свою жизнь?
Джеффри почувствовал, что упускает инициативу. Он повернулся к двери и на мгновение замер, делая вид, что задумался.
— Я могу не давать ходу этому… э-э… документу. Например, могу вернуть его вам, а уж вы поступайте с ним как знаете. Можете съесть, если хотите. В конце концов — это всего лишь рецепт.
На сей раз Губерт разразился саркастическим смехом. И все же Чосер был уверен, что он заинтересовался предложением.
— Чего вы хотите взамен? Дайте угадать.
— Считайте, что пергамент у вас, — сказал Чосер. — Назовите мне имя убийцы Анри де Гюйака.
Губерт поерзал на месте. Он тянул с ответом, изображал раздумья и наконец, кивнул — сделал одно-единственное движение своей похожей на череп головой.
— Так и быть, мастер Джеффри, — сказал он, — я его назову.
21
Повреждения «Арверагуса» на поверку оказались не столь страшными, как намекал Джек Дарт в разговоре с Чосером. Ремонт судна был закончен вскорости по его возвращении в Бордо. Дарт самолично прибыл, чтобы об этом сообщить, во второй половине того самого дня, когда Джеффри имел разговор с Губертом в тюрьме. Капитан прошел весь путь до Бордо пешком вместе с актерами труппы Лу. Так он понимал свой долг шкипера после того, как сгорело его другое судно в Либурне. Естественно, они двигались значительно медленнее, чем Чосер со своим отрядом, поскольку темп движения задавал впряженный в повозку Рунс. Справедливости ради нужно сказать, что расстояние между городами было небольшим.
Когда Джеффри с товарищами снова встретились с актерами, у тех были заплаканные лица. Причиной горя стала смерть Рунса. Льюис Лу отвел Чосера в сторонку и со слезами на глазах поведал, что бедный коняга отдал Богу душу, аккурат когда они пересекли реку и почти достигли городских стен. Слишком тяжкой стала для Рунса последняя утомительная поездка и все такое. И все же Лу не был столь сентиментально-мягкосердечен, как можно было решить, глядя на его трагическую физиономию и наворачивающиеся слезы. Он быстренько договорился с перевозчиком о том, чтобы избавиться от трупа животного. Алиса и Саймон боялись, как бы местные не съели коня, пока перевозчик не объяснил, что в этих местах поедание конины запрещено церковью. Лу не очень-то поверил — вряд ли жители Бордо утратили вкус к конине по одному только слову Римского Папы.
