– Этот бедолага вечно голодный ходит. Он морит тараканов в закусочных Дюваля, а платят ему за это в каждой всего десять франков в год. По счастью, их в Париже полно – и закусочных, и тараканов. – Тут она вцепилась Эфросинье в рукав и, указав на красивого мужчину с миндалевидными глазами, шепнула: – Глядите, глядите! – И крикнула: – День добрый, месье Ла Гандара! Это знаменитый художник, – снова зашептала мадам Бомон, – его зовут Антонио, он написал портреты Лианы де Пуже
[52] и Сары Бернар. По-моему, он ко мне неровно дышит…
Эфросинья высвободила свой рукав из пальцев букинистки.
– Извиняюсь, но мне пора, внуки ждут…
При одной мысли о том, что придется снова войти в дом Филомены, ее трясло от страха. «Иисус-Мария-Иосиф, только бы мне ее найти, книжку моего сыночка», – мысленно твердила она, прошмыгнув мимо Рауля Перо, который замер в экстазе над экземпляром «Сказок» Лафонтена издания 1685 года с иллюстрациями Ромейна де Хооге
[53], выставленным Люка Лефлоиком.
– Потрясающе, правда? Но в продажу, знаете ли, нужно пускать все, даже неходовой товар по три с половиной франка, если есть возможность, сбывать по десять су. Бывают дни, когда спасибо скажешь за то, что у тебя какой-нибудь мусор по дешевке купят. Вонючка опять баклуши бьет, пьянчуга. У него каждый день нос багровеет час от часу. И горячительные напитки – не единственная его слабость. Стоит какой-нибудь уличной девке замаячить на горизонте, он бросает свои ящики на мое попечение и пропадает часа на два, потом возвращается и как ни в чем не бывало допекает меня расспросами о погоде на неделю!
Рауль Перо, рассеянно слушавший коллегу, внезапно положил конец беседе – начал деловито закрывать стойку и запирать висячие замки под озадаченным взглядом Люка.
– Что это вы, месье Перо, уходите, не начав торговлю?
– У меня срочная встреча, а перед этим еще домой надо наведаться. До завтра!
– Мне будет совсем одиноко. Фюльбер закупается макулатурой на блошином рынке в Сент-Уане, он сегодня тут не появится. Вонючка уже небось в кабаке заседает, а…
Но Рауль Перо уже семимильными шагами удалялся по набережной Вольтера.
Люка почесал в затылке и взял из ящика моток красной бечевки, купленный у Амадея, который снабжал букинистов канцелярской мелочевкой.
– Ну вот, теперь великий специалист по охоте наконец-то перестанет мусолить мои книжки, – проворчал он, поглаживая бороду.
Жорж Муазан действительно был печально знаменит своей страстью листать издания, выставленные на прилавках коллег, при этом никому не позволял открывать собственные – каждый том он перевязывал красной бечевкой с этикеткой, на которой указывал название, год выпуска и цену.
Амадей, возвращаясь с очередной партии в покер, разыгранной на улице Тиктонн, свернул на улицу Пьера Леско и замедлил шаг, приметив знакомую фигуру: возле кондитерской лавки стоял стройный мужчина и будто поджидал кого-то. Амадей уже видел его где-то, и не раз… Память поартачилась, но в конце концов выдала сведения – ну конечно, книготорговец, владелец книжной лавки на улице Сен-Пер. Внезапно вспомнилась толстуха, толкнувшая его на улице сегодня утром. Он видел ее с консьержкой из богатенького дома 18-бис, примыкающего к «Эльзевиру». Консьержку зовут мадам Баллю, ее кузен Альфонс любит перекинуться в крапетт
[54], пока родственница надраивает лестницы. Амадей досадливо засопел – затянувшиеся на три часа любовные утехи на улице Шануанес в гнездышке Аделины Питель, дамы вулканического темперамента, и последовавшая затем партия в покер на улице Тиктонн нарушили его распорядок дня. Да он еще, вместо того чтобы помчаться со всех ног за омнибусом, который должен был доставить его на улицу Ирландэ к Ангеле Фруэн, замешкался тут, неподалеку от дома буланжистки.
По тротуару в ряд шагали патриотически настроенные подмастерья булочников, фальшиво распевая куплеты, наспех сочиненные в ответ на открытое письмо Эмиля Золя в «Авроре»:
Папаша Золя день прожил не зря:
Накропал президенту послание.
Но вместо денег получит бездельник
Пару пинков в назидание!
Виктор сжал кулаки: «Спокойствие. Нужно подумать о чем-нибудь приятном». Неожиданно перед его мысленным взором возник Кэндзи – безупречно одетый, в руке трость с нефритовым набалдашником, под локоть его держит Джина в выходном платье. Кэндзи, довольный переговорами о покупке части библиотеки Джорджа Скью – редких изданий в переплетах XVII и XVIII веков, выставленных на продажу в доме номер 13 по Веллингтон-стрит в Лондоне. Интересно, где они с Джиной сегодня ужинают? В «Критерионе» на Пиккадилли? Или в «Хорсшу» возле Британского музея? А может быть, заказали столик в «Адельфи» на Стренде? И что скажут, когда завтра на Северном вокзале увидят первые полосы французских газет?..
Размышления Виктора были прерваны чьим-то прикосновением – он даже подпрыгнул от неожиданности.
– Не пугайтесь, мсье Легри, это всего лишь я, Эфросинья. Уф, поспела вовремя, а вот и мсье Перо. Ох, хоть бы поскорее этот кошмар закончился! Надеюсь, все обойдется.
– Это будет зависеть от вас, – сухо сказал Виктор.
Небо стремительно серело, тучи повисли на нем, будто застиранные мешки; собирался снегопад.
У входа в особнячок Филомены Лакарель Рауль Перо зажег три свечи, две из них отдал своим спутникам и осторожно толкнул дверную створку. Погребальная процессия ступила во мрак, огоньки покачивались, тускло освещая коридор, ведущий к кухне. Там Рауль зажег керосинку, и стало заметно светлее.
– Наденьте эти войлочные тапочки, чтобы не оставлять следов, – попросил он. – Мадам Пиньо, откройте шторы.
Эфросинья вдруг поскользнулась и чуть не упала. Наклонившись, она потрогала пол, поднесла к лицу палец, испачканный в чем-то маслянистом, понюхала его и констатировала:
– Каперсы. Осторожно, тут повсюду битое стекло!
Рауль Перо присел на корточки возле распростертого на полу тела.
– Это она?
– Да-да, бедняжка Филомена. Видите, месье Легри, мертвая она, мертвая. Кто ж мог учинить такое злодейство? Ох, ужас преужасный…
У Виктора взмокли ладони. Остекленевшие глаза женщины, лежавшей у его ног, смотрели прямо ему в лицо.
– Тело холодное и окоченевшее, она уже давно мертва, – сказал Рауль Перо.
Виктор молчал – вид трупа его ошеломил; эмоции накрыли ледяной волной, отчего перехватило дыхание.
