– Я хотел бы переговорить с падре Томмасео, – просто ответил Трон, удивленный столь прохладным приемом.
– Позвольте узнать, кто вы?
– Комиссарио Трон.
– И что вам угодно?
– Это я предпочитаю объяснить падре Томмасео лично, – ответил Трон.
Женщина смерила его с головы до ног испытующим взглядом и, наверное, сделала вывод, что особых неприятностей этот визитер не принесет.
– Следуйте за мной, – коротко предложила она, повернулась и пошла, тем самым дав понять Трону, что дверь за собой он должен закрыть сам. В конце темного коридора она остановилась и постучала.
– Входите, – сказала она Трону, не ожидая приглашения изнутри. – Падре Томмасео говорит, что его дверь открыта для каждого в любое время.
Человек, которого звали падре Томмасео, сидел за столом и писал. Когда Трон переступил порог, он поднял голову, встал и, сделав несколько шагов навстречу, протянул ему руку, поросшую рыжеватыми волосами. Священник улыбался, но глаза его оставались серьезными и настороженными. Рукопожатие было несколько вялым для мужчины его возраста и телосложения. Трон предположил, что падре Томмасео около шестидесяти лет. «Он чем-то похож на Савонаролу
[8]», – подумал комиссарио. Нос у священника был крупный, мясистый, несколько изогнутый, губы полные, чувственные. Седые волнистые волосы падали на плечи. В облике падре угадывалась твердость характера, скрытый душевный огонь.
– Добрый день, – сказал падре. – Чем могу служить вам, синьор…
– Трон, – сказал Трон.
Падре удивленно поднял брови.
– Комиссарио Трон?
Трон кивнул.
– Я пришел к вам, чтобы…
Но, прежде чем он закончил свою мысль, падре перебил его.
– Извините меня, комиссарио. Прошу вас, садитесь. Вот сюда. – Он взял стоявший у стены крепкий стул с гнутой спинкой, поставил перед столом и подождал, пока Трон сядет, прежде чем сесть самому. – Я догадываюсь, что привело вас ко мне. Эта самая история на «Эрцгерцоге Зигмунде», верно? – И, не дожидаясь ответа Трона, он продолжил: – Но ведь дело как будто уже закрыто? – На лице падре появилось выражение горести и недоумения. – Директор Пеллико!.. Кто бы мог подумать?…
Трон был просто поражен.
– Откуда вы знаете?! В газетах об этом не было ни слова!
– Знаю, – сказал падре Томмасео, – потому что я преподаю в этом приюте историю Библии. Все ошеломлены. – Он нервно вздрогнул – Однако, если дело закрыто, что привело вас ко мне, комиссарио?
Трон улыбнулся.
– Я по поводу ваших фотографий, падре.
Лицо Томмасео просветлело.
– Вы были у синьора Сиври?
– Месье Сиври сказал мне, что вы жертвуете вырученные за фотографии деньги в общинную кассу для бедняков?
Томмасео кивнул.
– Это небольшая помощь моей пастве…
– Нечасто бывает, что священник увлекается фотографией, правда? – сказал Трон.
Ответом ему был укоризненный взгляд Томмасео.
– Не пожелай Господь наш, чтобы мы занимались фотографированием, – в тоне привычного нравоучения проговорил священник, – для Него было бы проще всего не посвящать нас в тайны необходимых для этого материалов и в ход связанных со съемкой процессов.
– Безусловно, – подтвердил Трон.
Падре Томмасео чуть наклонился к нему через стол.
– Вы пришли ко мне из-за снимков, на которых запечатлен ваш родовой дворец?
– Собственно говоря, нет, – ответил Трон. Он достал из внутреннего кармана конверт, вынул фотографию Хуммельхаузера и положил на стол. – Один из ваших снимков попал в «дворцовую серию» совершенно случайно, как я понимаю.
Томмасео и бровью не повел, увидев снимок.
– А-а, надворный советник… – только и сказал он.
– Выходит, вы были знакомы с Хуммельхаузером, – сказал Трон; это был не вопрос, а факт, не вызывающий сомнений.
Падре Томмасео пожал плечами.
– Знакомы – слишком сильно сказано. – Поколебавшись, он продолжил: – Надворный советник недели четыре назад зашел в мое ателье. – Падре указал на дверь, за которой, наверное, это самое ателье и находилось. – Мы с ним заранее не договаривались. Но у меня было свободное время. И вообще, не в моих правилах отваживать возможных заказчиков.
– Вы не знали, кто он?
Падре Томмасео покачал головой.
– Нет. Надворный советник представился итальянской фамилией, хотя по-итальянски он говорил с заметным акцентом.
– И какой же фамилией он назвался?…
– Баллани. Он назвал еще адрес на площади Санта-Маргарита – Падре смотрел на Трона, ожидая его реакции, но, ничего не услышав, спросил: – Вам известно?
– Известно – что?…
Падре, казалось, удивился.
– Я-то подумал, что это и привело вас ко мне.
– Может быть, вы все-таки объясните мне, падре Томмасео, в чем дело? – Трон старался скрыть нетерпение, но ему это плохо удавалось.
Падре только улыбнулся.
– Вы внимательно присмотрелись к снимку? Например, к рукам этой женщины? К запястьям? К подбородку? К широким плечам? К тени над верхней губой? – Он положил фотографию на стол перед Троном.
Трон склонился над снимком и вдруг понял, на что намекал падре. Как он мог так долго не замечать очевидного? У женщины волевой мужской подбородок и крепкие мужские руки. А тень над верхней губой – след от сбритых усов. Трон поднял глаза на Томмасео.
– Вы хотите сказать, что эта женщина в действительности…
Падре развел руками:
– Да, эта женщина – мужчина!..
– Вы знали об этом, когда фотографировали их? Я хочу сказать: если на снимке заметно, что эта дама на самом деле мужчина, то вы могли обнаружить это…
– …еще до съемки. – Падре Томмасео вздохнул. – Я понимаю, о чем вы подумали, комиссарио.
Отвечу вам: нет. Если бы я догадался, что передо мной разыгрывается театральное представление, я бы, разумеется, попросил этих господ немедленно мое ателье покинуть. – Падре беспомощно развел руками. – Я, наверное, на какое-то время совершенно ослеп…
– А что, эта «псевдодама» и рта не открыла в вашем присутствии? Вы могли бы догадаться по голосу, что перед вами не женщина.
– У меня такой возможности не было, потому что говорил только надворный советник. То есть господин, назвавший себя Баллани. – Падре Томмасео возмущенно фыркнул. – Возможно, меня сбила с толку щедрость надворного советника. Прежде чем войти в ателье, он опустил в церковную кружку весьма значительную сумму. Мог ли я заподозрить, что эта женщина на самом деле мужчина? А если бы я ошибся?… Есть немало женщин, которые… – Падре Томмасео умолк:, может быть, потому, что опасался пуститься в рассуждения о том, в чем он, будучи человеком церкви, разбираться не должен был по определению. – …которые не столь хороши собой, как Пресвятая Дева, – закончил он со вздохом.
