Опасаясь второго убийства, Гвин подскочил к монаху и, обхватив того поперек туловища, вместе с камнем отшвырнул назад. Не удержавшись на скользкой земле, оба тяжело повалились, ударившись о стену. Сверху послышался зловещий рокот, и миг спустя с потолка хлынул дождь известки и щебня.
— Гвин, назад! — выкрикнул Томас.
Едва констебль выбрался на безопасное место, со свода лавиной обрушились камни. От вопля, который издал Фердинанд, кровь застыла в жилах. Полтонны каменной кладки завалили ему голову и плечи. Когда рокот смолк и осело облако пыли, откашливающиеся, пыльные зрители увидели, что монах наполовину похоронен под грудой камня. Потрясенные мужчины молчали, и в тишине прогремел удар последнего камня, сорвавшегося со свода. Из-под него вытекла тонкая струйка крови и смешалась с ручейками талой воды от льда, охлаждавшего жертву.
— Ну, в этот раз нам не удалось стяжать славы, — проворчал Джон де Вулф, склоняясь к очагу и пытаясь согреть озябшие ладони о кувшин подогретого эля. — Проклятый безумец приговорил сам себя, без моей помощи.
Все трое еще утром выехали и монастыря. Настоятель снабдил их лошадьми из монастырской конюшни для долгого путешествия до Девона. Накануне коронер провел дознание о смерти Кристины де Гланвилль, но не касался смерти Фердинанда, поскольку монах, умерший в пределах своей обители, не подлежал его юрисдикции.
Теперь они коротали ночь в неуютной таверне в нескольких милях от Гилфорда. Спать им предстояло на полу в общем зале, укрываясь плащами.
Гвин, крякнув, надвинул на голову остроконечный капюшон, чтобы спастись от сквозняка, тянувшего через разбитый ставень.
— Если бы эта Маргарет не проговорилась, что погибшая не была девственницей, негодяй мог бы и уйти.
Томас не собирался так легко сбрасывать со счетов божественное вмешательство.
— Надо еще было, чтобы Фердинанд вовремя оказался в нужном месте и услышал ее… Бог так распорядился, чтобы он не избежал разочарования и воздаяния.
Гвин оторвался от большой кружки, чтобы грубовато пробурчать:
— Только не говори, что, по-твоему, сам Всемогущий обрушил на него свод! Это вышло из-за дрянной, неумелой кладки, потому что в те времена и стену не умели как следует выложить.
Де Вулф остановил перебранку.
— Неважно, из-за чего он умер. Меня больше волнует, зачем он ее убил? Неужто в самом деле верить этой мистической болтовне о душе девственницы, изгоняющей зло? Или он все это выдумал просто, чтобы заманить ее в темный погреб с дурной целью?
Томас с готовностью принялся объяснять.
— Я в то утро после примы еще раз поговорил со старым архивистом. Тот сказал, мол, все это связано с легендой о пропавшем монахе. Брат Фердинанд вечно допытывался у него о подробностях и проводил долгие часы в скриптории, копаясь в старых архивах.
— Что и доказывает, что он совсем свихнулся, — вставил Гвин, поддразнивая маленького клирика. — Точно так же, как Игнатиус, считавший девчонку ведьмой.
— Может, и так, но он искренне верил, что в склепе обитает недоброе, — огрызнулся Томас.
Даже не наделенный богатым воображением де Вулф должен был согласиться:
— В самом деле, в дальнем конце этого погреба всегда возникало очень неприятное чувство, — признался он. — Я не верю ни в призраков, ни в гоблинов, но не хотел бы снова провести там несколько часов, шаря на ощупь в темноте!
— И чего же хотел добиться этот безумный скот? — спросил Гвин.
Томас, как всегда, рад был поделиться плодами своих познаний в вопросах религии и мистических таинств.
— Древняя мудрость гласит, что все девственное чисто и свято, — серьезно объявил он. — Вспомните наших юных монахинь, посвятивших жизни Богу, и Святую Мать, Деву Марию! — Он прилежно осенил себя крестом. — Фердинанд, как видно, верил, что, выпустив благоуханную душу девственницы прямо в проклятом склепе, он изгонит зло и очистит место посредством ее невинной души.
— Не понимаю, как ему удалось уговорить девочку пойти с ним среди ночи в погреб, — пробормотал де Вулф.
Гвин фыркнул.
— Эти чертовы духовники обладают нездоровым влиянием на неокрепшие умы, особенно на умы мечтательных молодых девиц.
Он с намеком подтолкнул Томаса локтем, но тот оказался схватить наживку, и Гвину пришлось продолжить:
— Как бы он этого ни добился, становиться мучеником парень не собирался. Он, должно быть, убил ее в дальнем склепе, стукнув по голове чем-то тяжелым, и еще сломал шею, чтобы выпустить душу как раз там, где надо. Но потом-то он перетащил ее к лестнице, чтобы все решили, будто она оступилась на ступеньке.
— Во всяком случае мы дознались правды, хотя настоятель подозревал и без нас, — проворчал коронер. — Замысел Фердинанда не удался, но, если бы до нашего отъезда не открылось, что она не была девственницей, монах остался бы безнаказанным.
В молчании все трое вглядывались в огонь — их единственную оборону от стоявшего на улице мороза.
— А как насчет рухнувшего потолка? — заговорил Томас. — Можно ли сомневаться, что это было божественное вмешательство?
Гвин с презрением покосился на приятеля:
— Какое еще божественное вмешательство! Это, скажу я тебе, было мое вмешательство. Когда тот маньяк нацелился булыжником в настоятеля, я бросился на него, он и полетел вверх тормашками прямо на заднюю стену! Она и без того непрочно держалась, а когда мы оба в нее врезались, вывалился какой-то замковый камень. Один-то еще раньше свалился сам по себе!
Джон склонен был согласиться с ним, но тихий голосок у него в голове осведомился, как это вышло, что обвал убил преступника, оставив его констебля невредимым.
— Там небезопасно, — заявил Гвин. — Настоятель правильно решил — давно надо было замуровать дверь и забыть о существовании этого склепа.
— Может, они так и сделают, — кивнул де Вулф. — Как бы то ни было, мне бы не хотелось возвращаться в эту мрачную обитель. Во всяком случае мы вправе заверить Губерта Уолтера и короля Ричарда, что здесь не политическое убийство, а просто безумная выходка свихнувшегося монаха.
— А не пригласят ли тебя снова на пост коронера двора? — предположил Томас, гордившийся репутацией своего начальника.
— Упаси Господи! — горячо воскликнул Джон и впервые за все это время перекрестился.
Акт второй
30 сентября 1270 года
Когда его нашли у нужника, он бредил.
— Бог выше трех, а три выше семи, и семь выше двенадцати, и все они вместе. Числа — тридцать два пути к тайной мудрости. Число тридцать два — это сумма десяти и двадцати двух — количество пальцев и букв еврейского алфавита. Один есть дух живого Бога, а два — дух Его духа. Три и четыре — вода и огонь. Понимаешь?
