Де Шартре, отвечая на предложение побеседовать с братом Питером, напомнил:
— Но ведь он безумен. Он несет бессмыслицу.
Фалконер улыбнулся:
— Многие скажут, что я несу бессмыслицу всю свою жизнь наставника. Особенно охотно согласятся с этим новые студенты. Но они скоро понимают, что логика — мой катехизис. Иной раз логичный и последовательный ум способен увидеть смысл в видимом безумии нашего мира. Как-никак, после того как вы отбросите все невозможное, оставшееся должно быть истиной, сколь бы невероятно оно ни было.
Джон де Шартре хмыкнул, очевидно, не придавая особой важности довольно необычному заявлению Фалконера. Все же он не видел иного выхода, как допустить магистра регента к разговору с братом Питером.
— Идем, он здесь неподалеку, в госпитале.
За окном все так же ровно шумел дождь, а потому Фалконер, прежде чем последовать за настоятелем во двор, достал из дорожной сумки свой отсыревший плащ и завернулся в него. В дверях оба задержались, не решаясь окунуться в грозовую ночь. Фалконер, прежде чем шагнуть наружу, инстинктивно огляделся по сторонам. Краем глаза он заметил что-то, светлевшее в проходе между стенами гостевых покоев и монашеской опочивальни. «Нечто» было увенчано клочком хлопающей на ветру материи. Усмехнувшись про себя, он подхватил настоятеля под руку и направил к противоположной стороне двора — подальше от милого видения голой женской ножки, прикрытой сверху темным подолом, смявшимся о свинцовый водосток, по которому спускалась дама.
— Говоришь, больница у вас здесь?
Как только они повернулись к ней спинами, Сафира оправила подол и сползла по трубе на землю. Она пряталась в тени, чтобы ее не заметили. Огненно-рыжие волосы намокли под дождем и потемнели. Но вот мужчины скрылись за углом, и она поспешила вдогонку, в уверенности, что слежка за ними поможет ей узнать, куда подевался сын. Высокий приезжий — тот, что наверняка заметил ее на водосточной трубе, — упомянул о больнице. Может быть, они намерены навестить там ее сына? Правда, она отчасти надеялась, что это не так, потому что подобные госпитали использовались обычно как дома Лазаря, а ей не хотелось думать, что сына поразила проказа, хотя это объяснило бы нежелание настоятеля говорить о нем.
Она босиком пробежала через двор, осторожно выглянула из-за угла и успела увидеть, как мужчины скрываются в дверном проеме справа. Женщина беззвучно последовала за ними. Когда настоятель подвел его к госпиталю, Фалконер бросил взгляд через плечо и заметил, как темная фигура выскользнула из-за угла. Несмотря на слабость зрения, он был уверен, что стройная фигурка принадлежала таинственной, запертой под замок женщине. Внутреннее чувство подсказывало ему, что с ее помощью он приблизится к разгадке исчезновения двух монахов и безумия, постигшего брата Питера, поэтому он порадовался, что она будет под рукой и вне досягаемости Джона де Шартре. Он пропустил настоятеля вперед и не забыл оставить открытой дверь больницы.
Сафира Ле Веске шлепала босыми ногами по следам мужчин, не замечая ледяного дождя, струившегося с небес. Она приближалась к желанной цели и думала только о пропавшем сыне. Когда мужчины скрылись в проеме двери на дальней стороне двора, она помедлила минуту в тени за выступом стены. Потом, уверившись, что они уже удалились от дверей, она пробежала по булыжной мостовой и остановилась у той же арки. Дверь осталась приоткрытой, и она сумела протиснуться в щель, не скрипнув петлями. Внутри при свете мерцающей свечи она разглядела сводчатое помещение, частично разгороженное деревянными простенками. Она слышала, как ворочаются и мечутся лежащие на соломенных матрасах. Шорох временами прерывался стонами, выражающими страдание, как телесное, так и душевное. Не в силах избавиться от подозрения, что попала в дом Лазаря, он содрогнулась. В конце помещения отдернутая занавеска открывала вход за перегородку, и оттуда лился яркий свет. Сафира увидела, что настоятель и приезжий склоняются над кроватью, всматриваясь в лежащего. Она на цыпочках подобралась ближе.
— Нельзя ли снять с него цепи? На вид он совсем плох.
Фалконера приводило в ужас обращение с несчастным сумасшедшим монахом. Тот был сильно истощен, сухая, как бумага, кожа туго обтягивала кости лица. А они приковали его к кровати кандалами, которые удержали бы и быка. Питер был равнодушен к этому бесчестью и спокойно спал на грубом одеяле, составлявшем всю его постель. Впрочем, одежда на нем была чистой и опрятной. Настоятель оглянулся на угрюмого монаха, сидевшего у ложа больного. Худой серолицый брат милосердия поджал губы и покачал головой.
— Боюсь, что нельзя, мастер Фалконер, — ответил настоятель. — Это брат Томас, наш травник, и я в подобных случаях доверяюсь его суждению.
Сообразив, что сказал лишнее, он поспешно оговорился:
— Не то чтобы он привык к случаям сумасшествия, как ты понимаешь. Этот случай совершенно необъясним для нас обоих.
Монах в знак согласия торжественно кивнул.
— Что касается его… изможденного вида, то он с друзьями просто постился и предавался аскезе. Возможно, слишком ревностно, но я не видел в том ничего худого. Как видите, мы переодели его в чистое и перевязали раны. Но что касается цепей, я согласен с братом Томасом. Так лучше… для Питера.
«Лучше для монастыря», — подумал Фалконер, но оставил эту мысль при себе. Он склонился над страдальцем, чтобы лучше рассмотреть лицо юноши. Внезапно глаза Питера широко открылись, и он сам уставился в лицо Фалконеру. Магистр-регент подумал, что их голоса разбудили спящего, и гадал, много ли тот успел услышать. Парень заговорил первым:
— Здравствуй, Адам.
Он, насколько позволяли кандалы, поднял руку и указал три точки над головой Фалконера.
— Один, два, три. Венец, мудрость и разум. Я вижу их.
— Ты мне льстишь, Питер. Но меня зовут Уильям, а не Адам.
Брат Питер задумчиво нахмурил брови и произнес:
— Значит, не Адам. Ну, ничего.
И тут же в его глазах мелькнула новая мысль. Он улыбнулся:
— Вы уже нашли Эйдо?
— Нет. Питер. Ты знаешь, где он?
Юноша хитро усмехнулся и отвел взгляд.
— Может, и знаю.
— А где Мартин?
Вопросы Фалконера, казалось, встревожили молодого монаха, и он застонал, потрясая цепями, словно хотел сбросить их с себя.
— Мартин? Он — темный серафим. Нет, нет, не говори о нем. Я побывал в Джезире и видел десять рангов ангелов. Я знаю.
Фалконер нахмурился. В болтовне безумца не было и проблеска смысла.
— Что тебе известно, брат Питер? Где они, твои друзья?
— О, он умер! Умер!
Бледное лицо молодого монаха исказил ужас, и он вцепился в рукав брата Томаса. Травник поспешно перехватил его кисть и выдернул рукав из пальцев больного. Сафира, затаившись в тени, со страхом ловила каждое слово Питера. Кто умер — Мартин или Эйдо? Отгоняя чувство вины, она молилась в душе, чтобы это оказался Эйдо. Кроме того, в отличие от терпеливого незнакомца, она видела смысл в бреде мальчика. Или ей так казалось.
