– С ним все будет в порядке? – спросила девушка.
– Жить будет. Он крепкий. Раны на голове сильно кровоточили, но, похоже, они неглубокие. Через несколько дней его выпишут, и он вернется в Лондон. Мы все вернемся.
– Я сегодня вечером уезжаю в Кембридж, – сказала Эмма. – Попрощайтесь, пожалуйста, за меня и передайте мои наилучшие пожелания.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и примкнула к небольшой группке студентов. Роббинс засунул Грегори – в наручниках, закутанного в одеяла – в «альфа-ромео». Пирс подошел к Кейт, и они оба посмотрели вслед Эмме.
– Вечером она едет в Кембридж, – сказала Кейт. – А почему, собственно, и нет? Ее место там.
– А где же твое место? – поинтересовался Пирс.
Это был риторический вопрос, но Кейт ответила:
– Рядом с тобой, с Роббинсом и с боссом. А ты что подумал? В конце концов, это моя работа.
Книга четвертая
Конец и начало
В последний раз Дэлглиш отправился в колледж Святого Ансельма погожим апрельским днем. Небо, море и пробуждающаяся земля, словно сговорившись, мягко светились неизменной красотой. Он ехал, сложив крышу машины, а воздух бил ему в лицо, принося ностальгический сладкий аромат апреля его детства и юности. Выезжал он не без опасений, но сумел оставить их позади вместе с последним восточным пригородом, и теперь его внутренний настрой совпадал со спокойствием дня.
От отца Мартина пришло письмо, в котором он сердечно приглашал коммандера навестить их теперь, когда колледж официально закрыли. Священник писал:
Будет хорошо, если удастся попрощаться с друзьями перед тем, как мы все разъедемся, и мы надеемся, что в эти апрельские выходные к нам приедет и Эмма.
Он хотел, чтобы Дэлглиш понял, что она будет там. Интересно, ее он тоже предупредил? И если так, вдруг она решит не приезжать?
Наконец показался знакомый поворот, который было бы легко пропустить, если бы не увитый плющом ясень. Палисадники перед коттеджами-близнецами были усеяны нарциссами, яркость которых резко контрастировала с приглушенной желтизной примул, кучками растущих на газоне. Изгороди, тянувшиеся по обе стороны дороги, давали первые зеленые побеги, а дальше, с воодушевлением в сердце, он увидел море: тихими полосками переливающейся голубизны оно простиралось к багровому горизонту. Высоко над головой невидимый и почти неслышный истребитель растрепал свою белую ленту по ясному небу, в сиянии которого ставшее молочно-голубым озеро выглядело дружелюбно и мирно. Коммандер представил, как под тихой его поверхностью скользят переливающиеся рыбы. Шторм, разразившийся в ночь убийства Крэмптона, разбил последние останки затонувшего корабля, исчез даже черный деревянный киль, и между галечной насыпью и морем растянулась нехоженая отмель. Но в такое утро даже столь явное доказательство истребляющего могущества времени не огорчало Дэлглиша.
Не доезжая до поворота на север, коммандер подъехал к краю утеса и выключил зажигание. Нужно было еще раз перечитать письмо. Оно пришло за неделю до того, как Грегори получил пожизненный срок за убийство архидьякона Крэмптона. Написанное твердой рукой, аккуратно и без наклона. Адреса на конверте не было, только имя Дэлглиша.
Хочу извиниться за почтовую бумагу, которую, как вы понимаете, не я выбирал. К этому моменту вам уже сообщат, что я изменил решение и признал себя виновным. Я мог бы заявить, что сделал это, чтобы избавить наших трогательных глупцов – отца Мартина и отца Джона – от сурового испытания свидетельствовать в пользу обвинения или из-за нежелания поставить сына или Эмму Лавенхэм под удар бесчеловечной изобретательности моего адвоката. Вы поймете меня лучше. Я боялся, что на Рафаэля может лечь тень подозрения, отравив всю его жизнь.
На мой взгляд, был неплохой шанс, что меня признают невиновным. Блеск моего адвоката почти прямо пропорционален размеру его гонорара, и он достаточно рано дал понять, что убежден – я выйду сухим из воды. (Хотя, конечно, он очень старался не использовать именно эти слова.) Ведь я истинный представитель среднего класса и такой приличный человек.
Я планировал, что меня оправдают, если дело дойдет до суда, и ни капли не сомневался, что все получится. Но я собирался убить Крэмптона в ночь, когда Рафаэля не будет в колледже. И даже, как вы знаете, подстраховался: заглянул к нему, чтобы проверить, уехал он или нет.
Пошел бы я на убийство, если бы он оказался в комнате? Мой ответ – нет. Точно не той ночью, а может быть, и никогда. Маловероятно, что все необходимые для успеха обстоятельства случайным образом сошлись бы еще раз. Знаете, мне кажется занятным тот факт, что Крэмптон умер потому, что Рафаэль проявил доброту по отношению к больному другу. Я отмечал и раньше, что зло часто проистекает из добра. Как сын священника вы в состоянии глубже копнуть этот теологический парадокс.
У людей, которые, как и мы, живут в эпоху умирающей культуры, есть три пути. Можно попытаться предотвратить этот закат, уподобившись детям, которые строят замок на песке перед надвигающимся приливом. Можно не обращать внимания на то, что гибнут красота, образованность, искусство и интеллектуальная целостность, и находить покой в собственных утешениях. Несколько лет я и сам пытался жить так же. В-третьих, можно стать варварами и забрать свою часть добычи. Этот путь самый распространенный, в конце концов его я и предпочел. Мой сын не выбирал себе бога. Мальчик с рождения находился во власти этих священников. А я хотел предоставить ему альтернативу, показать современное божество – деньги. Теперь они у него есть, и он поймет, что не сможет от них отказаться, во всяком случае, не полностью. Он останется богатым человеком, а время покажет, останется ли он священником.
Думаю, мне нечего рассказать про убийство – вы и так все знаете. Моя анонимка сэру Элреду была, конечно, задумана, чтобы доставить неприятности Святому Ансельму и Себастьяну Мореллу. Как я мог ожидать, что она приведет в колледж самого прославленного из детективов Скотланд-Ярда?
Но ваше присутствие нисколько меня не отпугнуло, лишь добавило сложности. Мой план заманить архидьякона в церковь сработал замечательно: он горел желанием сам взглянуть на ту мерзость, что я описал. Банка с черной краской и кисть дожидались в святилище, и признаюсь, мне было приятно уродовать «Страшный суд». Жаль, что у Крэмптона не хватило времени, чтобы насладиться моим мастерством.
Наверное, вы задаетесь вопросом о тех двух смертях, в которых меня не обвинили. Первая – смерть Маргарет Манро от удушья – была необходимостью. Много думать здесь не пришлось, и умерла она легко, почти естественно. Несчастная женщина, ей, вероятно, оставалось жить всего ничего, просто на тот момент она представляла собой угрозу. Ей было все равно, станет ли жизнь короче на день, на месяц или на год. А мне было важно.
Я планировал рассказать Рафаэлю, кто его отец, только после того, как Святой Ансельм закроют и утихнет ажиотаж. Но вы, конечно, давно поняли всю суть моего плана. Нужно было убить Крэмптона, одновременно бросить подозрение на колледж и при этом не оставить неопровержимых доказательств против себя. Я хотел, чтобы колледж закрыли, и побыстрее, желательно, до того, как мой сын станет священником. И мне было нужно, чтобы он сохранил право наследования. Должен признаться, я также получал удовольствие, предвкушая позорный провал карьеры Себастьяна Морелла под гнетом подозрений. Ведь он сделал все, чтобы моя закончилась именно так.
