Я помыла посуду и загрузила стиральную машину. Не отрываясь от работы, поглядывала на экран телевизора, где показывали местные новости, но замерла, когда стали передавать репортаж о заключенном из тюрьмы Дитмарш, который исчез во время недавних беспорядков, а позже был обнаружен мертвым. Кровь застыла у меня в жилах, когда находящийся на месте событий репортер стал описывать случившееся. Затем последовало интервью со смотрителем.
— Если бы ему на самом деле удалось сбежать, как утверждалось в нелепых слухах, мы без промедления оповестили бы об этом органы правопорядка. Однако ничего подобного сделано не было. Вас неправильно информировали. Все это время заключенный находился в своей камере под надежной охраной.
Я покачала головой от такой вопиющей лжи. Затем было сделано сенсационное признание. По словам смотрителя, Кроули повесился, находясь под охраной, однако это происшествие будет расследоваться самым тщательным образом. Как всегда в подобных случаях, ведение дела поручено тюремной полиции — независимому отделу, работающему в Дитмарше.
— Но я хочу отметить, — он говорил так уверенно, что в его словах трудно было усомниться. — что это самоубийство отнюдь не трагедия, которой можно было избежать. Это был акт неповиновения, призванный обострить и без того напряженную обстановку в тюрьме. Джон Кроули был из тех заключенных, кто способен на подобные действия.
Обычным людям это сложно понять. Но этот человек отправился в могилу, плюнув властям в лицо.
Не каждый день сталкиваешься со столь грубым искажением правды. Мой телефон вновь зазвонил. Я не опознала номер, поэтому взяла трубку и нажала на кнопку отбоя с такой силой, словно хотела придушить кого-то за горло.
У меня началась мания преследования.
12
Жизнь без работы всегда казалась мне недостаточно полной, но временами вынужденное бездействие и отсутствие каких-либо интересов обнажали зияющую пустоту в моей душе. Выходные прошли непродуктивно и оказались бедны на события, поэтому на работу я возвращалась совершенно подавленной. Я так расстроилась из-за репортажа о Кроули, что никак не могла заставить себя сделать что-то полезное. После Рождества я планировала каждое утро заниматься йогой, но сила воли вытекала из меня, как вода из чайного пакетика. Лишь известие о том, что Маккея перевели из палаты интенсивной терапии, немного взбодрило.
Я оставила машину на парковке перед больницей и заметила стоящий неподалеку навороченный внедорожник Баумарда. Другие автомобили также показались мне знакомыми. Наши ребята решили нанести Маккею коллективный визит. Когда я зашла в кардиологическое отделение, то увидела в коридоре Баумарда. С ним было еще три офицера, только что освободившихся после ночного дежурства. Меня всегда восхищала их выносливость. Казалось, их жизнь была такой простой: они работали, дрались, жаловались, страдали, праздновали, ели, пили и обсуждали работу. Я хотела узнать, что они думают по поводу выступления смотрителя в новостях, видели они его или нет, но решила, что эта тема подобна радиации — слишком опасна, чтобы затрагивать ее. Поэтому я просто спросила о самочувствии Маккея. Баумард пожал плечами.
— У него все хорошо. Но ему нужно завязывать с выпивкой и куревом. Короче говоря, он теперь ходячий мертвец.
Я была слишком расстроена, чтобы отреагировать на его шутку. Осмотревшись по сторонам, я увидела Рея Маккея в больничной пижаме и кислородной маске на лице. Он лежал, вытянув руки, тихий и неподвижный, как выброшенный на берег кит. Олтон — молодой надзиратель — стоял в изножье кровати и разговаривал скорее с висящим на стене телевизором, чем с Маккеем. Олтон заметил, что я смотрю на них, и решил использовать мой приход, чтобы поскорее попрощаться с больным. Уходя, он два раза стукнул пальцами по матрасу, выражая таким образом свою поддержку. Он вышел из палаты и, не скрывая облегчения и благодарности, кивком показал, что я могу занять его место.
Мне хотелось плакать. Но когда Рей увидел меня, уголки его губ поползли вверх. Тяжело дыша, он спросил, как у меня дела. Затем опустил кислородную маску на подбородок. Я забеспокоилась, но он сказал:
— Надену, когда смогу спокойно посмотреть телевизор. — Его голос был не таким слабым, как я опасалась.
Старый мерзавец. Он никогда не теряет чувства юмора. Я тоже решила пошутить:
— Чем занимаешься? Пытаешься достать телефон? — Эта шутка казалась мне плоской, но Маккей улыбнулся и вытянул руку, велев мне замолчать.
Что можно сказать старику, лежащему на больничной койке? Я собиралась задать ему обычные, ничего не значащие вопросы: почему он отлынивает от работы, нравится ли ему желе, которым ею кормят три раза в день. Потом сказала бы, что он прекрасно выглядит, и придумала еще какие-нибудь стандартные фразы, которые мы произносим во время визитов в больницу, испытывая при этом неловкость и стеснение. Однако Маккей захотел выслушать историю о Кроули.
Я кивнула. Хотя не собиралась рассказывать. Не хотела, чтобы он забивал себе голову этой историей.
— Ты слышал, что говорили ребята? — спросила я. — Будто он повесился в камере.
Маккей словно не слышал меня.
— В прежние времена это было отличное местечко. — Он говорил медленно и тяжело дышал. — Когда мы отправляли туда очередного зэка, у нас был настоящий праздник. Вечеринка с фуршетом. Главное, найти подходящего зэка и соответствующий повод — и развлекуха тебе гарантирована.
Я ничего не сказала. Он дотронулся до пластикового браслета на толстом запястье своей левой руки и с трудом подергал его, словно этот предмет раздражал его.
— Зэки ненавидели это место. Оно их пугало. Самым страшным для них было одиночество. Оно приводило их в исступление. Вам, новеньким, — он поднял руку с прикрепленным к ней проводком от капельницы и медленно и шутливо пригрозил пальцем, — этого не понять. Но знаешь ли, все боятся одиночества.
Я думала, как ответить, чтобы избавиться от своих опасений.
— Вероятно, кто-то решил восстановить традицию.
— Наша надзирательская братия — мастера на всякие проделки.
Его голос слабел. Он потянулся за маской, но так медленно, что мне захотелось помочь ему. Когда он снова надел маску, я увидела, как ее тонкая оболочка стала раздуваться и быстро наполнилась паром.
Мне хотелось спросить: «Рей, кто это сделал?» — но одновременно я желала знать, был ли он в этом замешан. Я вцепилась в перекладину кровати и посмотрела на него. Его глаза казались совсем маленькими, а взгляд каким-то отстраненным. Я не знала, что делать: уйти или посидеть с ним еще немного. Затем вспомнила о книге.
— Вот, принесла тебе кое-что. — Я вытащила из сумки книжку в мягкой обложке. Это был роман «Убить пересмешника», который я хранила еще со школьных времен.
Я положила ее на столик рядом с пультом. В книге так много говорилось о несправедливости и проблемах нравственности, что в данных обстоятельствах она казалась абсолютно неуместной. Как будто с ее помощью я хотела предъявить Маккею обвинение.
