«Когда я был во тьме, ту косячную трубку у меня из руки сперли». «Тогда чего ж ты себе вопрос не задал? Ты чего это задумал, Чарли?»
«Я не могу ничего сделать, покуда не прикину, как я умудрился эту штуку потерять в темноте, я отчетливо помню, как с нею в руке оставил этот стул, но теперь при свете лампы вижу, что она не на кушетке, да и вблизи стула ее нет, так где, хде, гдье, гидьиийийеаааа она может быть? (подражая Милтону Бёрлу) На сцене водевиля стояли два маленьких комедианта; в первом ряду сидела блондинка; гля на ё, сказал первый комик; я ё как раз щас мею, я мею, не, я ё ща смею, о как оно, с бритакцентом, имею, да, вот так, валяй и забудь то, что сейчас говорил, если не можешь вспомнить, тресь, валяй, головой, скрип, тресь, треснись головой, башкой; иди башкой треснись в трещине; иди башкой треснись в резкой расселине; иди башкой треснись в стойке свалки костей; иди треснись башкой в сильной синей стойке; ах ха, иди и тресни себе башку; иди, паццан, найди свою башку, тресни ее, она найдена, а теперь послушайте, детишки, иди башку себе тресни, говорю я, в стойке почтодома, о да, вжик, иди треснись башкой в черношторме, мешке водоврата; иди тресни, иди треснись, чужак в покрове мой брат, это он протянул черную руку свою во мраке и украл мою косячную трубку.
Иди треснись башкой в бешеной тьме; иди найди себе другого Монро Старра, с кем можно сидеть у плавбассейнов, через десять лет после того, как помрет; иди треснись башкой о вершину горы, иди найди блондинов с вонючими старыми пёдзами, как Коди всегда говорит, божынька благослови его маленькую старенькую шкурку, что гонит тама дурку, ой, тяфк, щелк, дхключр ой нах мэгги и джиггз бегут третьими и четвертыми, но есть намеки на то, что и другое вскорости солучится посредствием сы дозорного она снова возвращается, где все склонно убиваться тута повсюду и уми слибты не смоешь аще дкгдекек дкакоух но вот уж я снова потерял вот кто чра ахниз каты у драть то что мне опять следовало терять типа счастливого старого Ейца вот я увидел кое-чё одно нащот угу и старого Йейтса и я утверждаю, что он великий человек, потому что выучился писать уафтоматически по приказанью мелковатых (припоэйных?) приведений совсем типа джеймз мейсон этого хочет, а я говорю и единственное тут это тебе нужно объясниться ясно или никак вообще.
Стало быть, они торгуют кукурузой в пыльных переулках; пейзане тонут в пурпурной почве, солнце цвета вина, козы ноют, пуза жиреют, ядро и отара, и остров в тростниках, и рисовые чеки дня, все клонится, сторицей; и вечерняя пора снизошла на старую Мексику. Вдали за долиной они взрывают последний из вулканов преисподней через дырку в земле, такую большую, что мне никогда смелости не хватало даже пойти и заглянуть, но скоро я пойду, как только закруглюсь с возвратным сафари; но я говорю (шаг назад, тут под навесом дождя нет, черт, на зимой Кёртис-стрит холодно и серо!) бум О хрясть, (внутренние мусли, стало быть, в смысле мысли, бум О и все такое, то были, но ей-богу у меня тогда был голос, я не стану с тобой первым вешать трубку, давай дальше, ну, сказал он, я просто подумал, как маленький зареванный ворвенный парнишка в кино со слюнявой губой и лысой головой, и глазами на мокром месте, знаешь такого? теперь подумайте крепче, американцы моего поколения! кхем, иик! Дэнни Кей заводится в – к бую все это, я буйно ринулся, мне хотелось врасплох – буупи, гупим нья ткшейе этут глазд но я к этому никакого отношенья не имал, стало быть, они торгуют кукурузой в пыльных переулках, ну точно ж это законный оттяг, чё ж вы, ребята, не дали мне дальше грить, тогда б нам не пришлось всем зависать вот так вот низашто нипрошто, езусе, вы, ребзя, думаете, тут неча деять, а тока пздой крыться налево и направо от умников всяких. Слушайте, я вам тюльку не вешаю – я знаю, о чем вы думаете, фактически, думали о чем кучу разных раз, но я знаю, что вам от этого только скучно – прежде чем мы внемлем вновь – что вы, ребята, это можете, либо внять по законам Макбета, он с линялой бестелесной гнойной формой нашел дам, визжащих взносным образом, палаты, в опурпуренных одеяньях они смыкали темные сгустки нощи своими музыкальными… грудями. Но он корчится, О как же его корчит, корчится змей. Лучше, чем Эдди Аркано, любители спорта. Тед Уильямз в прошлом году выбил.345, где-то так, не слишком плохо ему все удалось, с Уильямзом беда в том, что он не бьет больше.400, как бывало, и мне кажется, по-прежнему б мог, если б не тот сдвиг Уильямза, что навсегда загубил в натуре великий день великого, великого хиттера, вот что срубило Уильямза, он разочаровался из-за этого сдвига Бордо, что навсегда с тех пор и впредь отняло у него возможность лупасить по старой пилюле с тем же экстраособым смаком, что он, бывало, раньше, столь умело являл в старину фасоли-с-треской, когда Майор Хенри Дж. Фундерхакс, эск., но не подписчик, кхем, (хотя надежно сказать, то есть, надежно принесено нам и, следовательно, осуществимо (существимость) сказать, что, поистине и par force
[50], в английском – по необходимости, кхем, что, э, нам и впрямь следовало бы счесть целесообразно для себя в сей счастливый миг стыков и правильных правописаний, но также понравилось бы другим нашим сенсерам дня повеличее, когда хорошо известным фактом был тот, что шумишеские старики, живущие в синих сараедверях со жвачками черного воска в спутанных хмурях своих и сиськах вперде, по некой истине стали б, хоть тут и без преувеличений, как с красным носом мужланской стервозы, в день отказа сразу, когда сужденье всё на деле в Ниле спустило смертельный капкан для фескезе и цувкрыле дня, Вуззи, Ужасающий и обширнейший из последнего рабства его царства. На, и, э, но, постой, это поыстене, и в опчем, ибо что останавливаться, и впрямь это было б большейшим и нарушительно обнарезанным темпом для поддержки, поскольку вот они побежали! – моторкарки сорвались с места поперек озера, рыча в палисаде, в садике долины, растаявшее мороженое чада, адово, лежит, хлестоманя вот влажной жаркой мостовой дня, по которой домохозяйки угловато крадутся коленками вовнутрь в дочаяньи; и, значит, у песков Могыщегрита, который был голландским до того, как стать очистителем, нет ничего легче образованности, все что надо тебе, это чертовски хорошевский должен тупой ты бутылский, ты мог бы и в голландский влезть с передом ролика и легче? полегче? ты сказал полегче? Я тебя вижу, я тебя распилить могу распялить, Бенвенуто Челлини (я правильно произнес твое имя?) посреди поистине великолепного представленья среди публики там в Макаронтауне, где все итальяшки сби-ра-ют-ся, райские врата, и пакуют там наши волыны и чайники, с какими заставлять почву расти, и так вот, и значит, и значит, роза это роза это роза, (меня подмывало добавить ток’щё’одну’но’ не стал, ей-багу.) Я прошел разок по щиколку в морских трясинах и почувствовал, как пальцы на ногах у меня тычутся во всяких крабиков, погребшихся в илу в натуре глубоко, чем глубже нога моя тонула, тем больше я чувствовал всевозможных меленьких остреньких крабиков, что были все меньше и меньше, а грязь все глубже, и драться им вовсе не нужно.
Думаешь, я их боялся там, мордегрусов в грязеруи? (Шепот в публике: Вот теперь он потешается. Ответ: О, понимаю, я задавался вопросом, в чем тут все дело, но с другой стороны твоей мысли, дорогая моя) (она нежно жмет ему руку в теплом пиффульплече доказа) вау, в смысле ваф, ваф, ваф, или мне следовало сказать, вуу вуу, либо скорей, скажем, уу-уу, валяй, скажи уу-уу, уу-уу! (это заемный вскобкиберит), настоятельно развинти ону с руки, что жмет, и давай уже дальше, пиффультуффль, ваф, либомнеследосказать, печатай, и давай поиграем в баскетбол, потому что тебе надлежит запомнить, что ты жироимствуешь на суфсьялкде того ж сорта, нет, не фьюсилакде, а на настоящей, теперь послушайте все вы, нагдьедх ито феарм она же найд(длоли) (Смутно по значению), но тем не менее, как сын печатника я вынужден сказать, что вся эта фиготень – тьху – эта белиберда – Бели, молите, сэр, молите, китаи гора, город, греби, еби, би, би, иб, би, ну вот ты и закончил подходить и сделалеготаким крупноперфориующим словом, чтов дверигнал потому что ей-ба вон мой отец, он все это время был пьян сафсем как я не могу пониматьи итакже стархолюдный и могыщегрить и все те штуки, о чем ты гарил до того, как я вернулся из антиэтама, мм, тама и эта, и нашел тебя (ты чего прячешься вредитолен?) – (они мне сказали, они мне, бывало, говорили, я был сливками кофе), оставь меня в покое, не шлепай меня, из пустоты, неведомой пустоты, из пасти вулкана, из горнила земель, из черного нутра, из земногоднаколодца, из глубинных темных рас, гряз, гряч и кишк копти и мерзти в долблых глубях и людьх и плюх и чпых сочно-донного высыхающего рассольного сна дикой обезьяны, глубокого от бесформенных дней, когда в старину звенья и коко звучали звонким колокобоем на донье ведра, и все крышеверши мужчие и женщыя шумели скользом и ширию, и как бы кто бы то ни было когда ни есть старался обойти мимо их васми, всейх ломаные обмиренья до того неплохо, и видя, что сие таково, ты бы сказал, либо подумал, ну, я знаю, чувак, но ты, вишь, когда настает время делать что-то, ты тут же вскакиваешь с каким-то другим чертовым каким-то чемта проклятым предложеньем, гори твоя шкура, детка, я тваю жопу атсуда выкинунах, прямщаз, вниз по желобу и в море, и пальчонок не поломай в битом стекле, я жил в приморской квартире и раньше и всё знал очень хорошо, я до чертиков обо всем об этом не плюю, до усрачки в жопе знаю, ага. Может прийти в голову тебе и тем, кто не заинтересован, что мне вообще наплевать, что́ ты делаешь, потому что я скажу тебе, почему – мне бы очень хотелось растолковать всем просто и ясно, что я говорю с церковной кафедры, а не бичую лягушкански с халатящика; какхалявного ящика, ящика халатов, это ящик, в котором халаты, куда халаты прячут, откуда ты выкапываешь халат, халат как гранит, халат великолепный динамит, халдуй, чувак, я охалел, папаша, о халявь же, халда ты эдакий, ох ты ж мамина халдея! Ох ты медленный балдей! Ох большая ты Даринья! Ох безумный китоус! Ох ты труслый струмент! Ох ты жопосраный пердень, либо пердеянь; ты, О ты! О ты безумный очелюстень, со своим долгим перерассказьем, что вращается, как в – но теперь вот, кочумай, все разваливают, шаг назад, мы счас намерены очень хорошенько за баловня побаблить, шаг назад, малышня, большие, нагибайсь, дамы вперед, жопу вверх, голову, голову вниз, раз, два, готово, шмяк, дайте им хорошенько поджопника, говорю, я раньше работал на Клевере, носил длинную черную шляпу на тесаных своих брыльях и челюсти и лицевой кости, я, бывало, плевал в плевальницы Озера Мичиган, там в неоткрытых северных краях Юкнона, таксона, Юкона, Тусона, я не потерплю еще одного м – но… и мордегре того года (если только не желаешь пососать мне большой злой хер, джек) мы научились сельскому хозяйству без необходимых присс-соблений ввиду трудностей, возникающих от того факта, что никто никогда так и не выяснил, кто был тот большой парняга с Клевера, кто не боялся пинать людей под жопу? Никогда и не спрашивали, ты да… чертов ты дурень, не знал, что весь мог упылесосаться и натереться от бича и заболеть от великой Натальной Болячки, очки подсчитаны, луна взаправду взошла, мороз в платочке, фуфник, а я пшел от пша од к очнть эгонкам можеслеф кедкди жестянка в то же самое время тот ринтинтин украл того чудо-коня, сверхглавного, могутную одноодетую сосну с двойнословами, что звенят у меня в голове теперьтипа я собиралсялопнуть мою старнокрышку ну кудажнам ворочаться к фокусуто го д нет мы снова упустили и но теперь, э, кхе, пизда, хм, глянь, э, страна, Джоанна.
