Ждать пришлось недолго. Сразу после полуночи начался второй этап родов, и в течение следующих двадцати минут ребёнок родился.
Мальчик, с ярко выраженными этническими признаками.
Мы с доктором уставились друг на друга и на мать в гробовой тишине. Никто не сказал ни слова. Никогда роды не сопровождались столь гнетущей тишиной. Что думал каждый из нас, другие так никогда и не узнали, но, думаю, мы задавались одним и тем же вопросом: «Что же скажет Тед, когда увидит ребёнка?»
Подошла очередь третьего этапа родов, и всё было проделано в той же гробовой тишине. Пока доктор занимался матерью, я искупала, осмотрела и взвесила ребёнка. Он, безусловно, был очаровательным малышом, среднего веса, с чистой смуглой кожей, мягкими вьющимися каштановыми волосами. Идеальный ребёнок, как с картинки, – если вы ожидаете увидеть мулата. Но Тед не ожидал. Он ожидал увидеть своего ребёнка. Я закрыла глаза, тщетно пытаясь стереть встающую перед ними сцену, которая нам предстояла.
Всё было закончено и прибрано. Мать выглядела свежей в своей белой ночной сорочке, ребёнок – прекрасным в белой шали.
Доктор проговорил:
– Полагаю, нам лучше попросить вашего мужа подняться сейчас.
Это были первые слова, прозвучавшие с момента родов.
Винни сказала:
– Думаю, надо поскорше с этим покончить.
Я спустилась вниз и сообщила Теду, что мальчик благополучно родился и он может подняться.
Тед вскричал: «Мальчик!» и вскочил, словно юноша двадцати двух лет. Он бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки, ворвался в спальню и заключил в объятия жену с ребёнком. Поцеловав их обоих, он проговорил:
– Эт' самый великий и счастливый день в моей жизни.
Мы с доктором переглянулись. Тед ещё не заметил. Он сказал своей жене:
– Ты и не знаешь, что это значит для меня, Вин. Можно я подержу ребетёнка?
Она молча передала ему свёрток.
Тед устроился на краю постели и неловко укачивал ребёнка (все мужчины, впервые ставшие отцами, выглядят именно так!). Он долго изучал личико, гладил волосики и ушки; потом развязал шаль и посмотрел на маленькое тельце. Потрогал ножки, подвигал его руками, подержал за ладошку. Ребёнок сморщился и издал короткий, похожий на мяуканье плач.
Тед бесконечно долго молча его рассматривал. Потом с блаженной улыбкой поднял глаза:
– Ну, я, конешн, не очень смыслю в детях, но вижу, что этот – самый прекрасный в мире. Как мы назовём его, голубушка?
Мы с доктором смотрели друг на друга в немом изумлении. Возможно ли, что он действительно не замечал?
Винни, едва способная дышать, сделала глубокий прерывистый вдох и сказала:
– Ты выбирай, Тед, голубчик. Он ж твой.
– Тогда назовём его Эдвардом. Нашим старым добрым семейным именем. Моих отца и деда так звали. Он – мой сын Тед.
Мы с доктором оставили этих троих счастливо сидеть рядышком. Выйдя за дверь, доктор сказал:
– Вполне возможно, что он просто ещё не заметил. Чёрная кожа бледна при рождении, а этот ребёнок только наполовину чёрный или даже меньше – его отец, возможно, тоже смешанного происхождения. Однако с возрастом пигментация, как правило, становится более выраженной, и в какой-то момент Тед, безусловно, заметит и начнёт задавать вопросы.
Время шло, но Тед так и не замечал – или, по крайней мере, не подавал виду, что заметил. Вин, должно быть, поговорила с матерью и другими родственниками, чтобы те ничего не говорили Теду о внешности ребёнка, и действительно, никто ничего не сказал.
Примерно через шесть недель Вин вернулась в газетный киоск – на полставки. Тед проводил с ребёнком каждый день и взял на себя бо́льшую часть родительских обязанностей. Он купал и кормил его и гордо вывозил в коляске, приветствуя всех прохожих и приглашая их посмотреть, каков он, «мой сын Тед». Когда ребёнок подрос, он постоянно играл с ним, изобретая всё новые развивающие игры и игрушки. В результате к полутора годам малыш Тед был очень смышлёным и развитым для своего возраста. На отношения отца с сыном было приятно смотреть.
К школьному возрасту тёмная кожа ребёнка уже бросалась в глаза. Но Тед, казалось, по-прежнему ничего не замечал. Он завёл больше друзей, чем за всю свою жизнь, в основном потому, что повсюду брал с собой ребёнка, и люди реагировали на этого смышлёного симпатичного мальчика, которого Тед гордо представлял «моим сыном Тедом». В свою очередь, мальчик по-своему гордился отцом, цепляясь за его большую оберегающую руку, с обожанием глядя на него своими огромными чёрными глазами. В школе он всегда говорил «мой отец» так, словно тот был самим королём.
Почти семидесятилетний Тед совершенно не смущался ждать сына за школьными воротами вместе с матерями, моложе его почти на полвека. Из школы выбегало всего двое или трое чёрных ребятишек или мулатов, устремлявшихся к своим чёрным матерям, но один из них бросался в объятия Теда с криком:
– Папочка!
– Пойдём-ка сёдня в доки, сын, – говорил он, целуя его. – Сёдня утром пришёл громадный немецкий корабль – аж с тремя трубами. Такой не часто повидаешь. А как придём домой, там мамочка уж приготовила чаёк.
Он всё ещё не замечал.
Конечно, среди соседей и знакомых ходили слухи и сплетни, но никто из них ничего не говорил Теду. Те, что позлее, язвили: «Нет дурака дурнее, чем старый дурак». И остальные со смехом соглашались: «Что есть, то есть».
У меня же другая теория на этот счет.
В русской православной церкви существует понятие юродивого. Это тот, кто глуп в глазах людей, но мудр в глазах Бога.
Думаю, Тед понял, что он не отец, в ту самую секунду, как увидел малыша. Наверняка он был шокирован, но контролировал себя, и всё то время, пока держал ребёнка на руках, он думал. Возможно, представлял себе будущее.
Возможно, в те минуты он понял, что, поставив своё отцовство под сомнение, опозорит ребёнка и, может быть, лишит его будущего. Возможно, держа ребёнка на руках, он понял, что один такой намёк может разрушить всё его счастье. Возможно, осознал, что объективно не мог ожидать, чтобы такая независимая и энергичная женщина, как Винни, находила его в полной мере сексуально привлекательным и удовлетворяющим. Возможно, голос ангела сказал ему, что все вопросы лучше оставить незаданными и неотвеченными.
Вот почему он выбрал самое неожиданное и одновременно самое простое решение: стать дураком, не замечающим очевидного.
Званый обед
– Нет, Джимми, не в этот раз. Вы с Майком не будете ночевать в бойлерной Ноннатус-Хауса. Я могла обмануть старшую медсестру в больнице, но обманывать сестру Джулианну не собираюсь. Кроме того, я вам не верю. Ни на минуту не поверю, что у вас очередная чрезвычайная ситуация. Думаю, вы просто хотите похвастаться перед ребятами, что провели ночь в женском монастыре!
