Я не могу разглядеть его лицо, потому что не вижу его головы. Только вряд ли у него осталось лицо. Земля вокруг него гораздо краснее, чем вокруг меня.
Между нами лежит ружье, вернее, его остатки, почерневшие и искореженные. Они еще дымятся, и дымок спиралью поднимается вверх.
* * *
Утренний свет согревает мое лицо.
Слышится шум машины. Где-то далеко. Потом шум прекращается. Хлопает дверца. Время идет, а я продолжаю смотреть в небо.
Боль уже давно прошла.
Теперь я слышу, как под чьими-то шагами шуршат опавшие листья. Шаги приближаются к чану.
Я пытаюсь позвать на помощь, но не могу произнести ни звука. У чана кто-то двигается. Краем глаза я вижу руку, тянущуюся к осколкам бутылки. Мне удается шевельнуть рукой, и осколок кирпича скатывается с кучи. Надо мной появляется лицо Кона. Секунду он тупо таращится на меня.
— Боже мой, — тихо говорит он. — Боже мой.
Он стремительно опускается рядом со мной на колени. И с интересом разглядывает мою рану.
— Да-а, Джек, — говорит он самому себе. — Что же делать? Что же делать?
Я смотрю ему в лицо, но говорить не могу.
— Я здесь для того, чтобы отвезти тебя к Джеральду и Лесу. Да, верно. Я здесь именно для этого.
Он сдвигает шляпу на затылок.
— Но я бы сказал, что ситуация кардинально изменилась. Да, я бы сказал именно так.
Он опять принимается разглядывать мою рану, и по его лицу я вижу, что он думает. Внезапно он встает, отряхивает пальто, поворачивается ко мне спиной и осматривает Эрика.
— Боже мой, — опять повторяет он.
Он замечает свой пистолет, который все это время лежал на краю чана. Он берет его и внимательно осматривает, потом сует в карман пальто и идет прочь, не оглядываясь. Наконец я слышу, как хлопает дверца машины и начинает работать двигатель. Я выслушиваюсь в удаляющийся звук машины до тех пор, пока он не исчезает, совсем.
