— Да, вполне могу, — ответила Хелен. Она не испытывала жалости к Рихтерам. А если бы она оказалась достаточно глупа, попалась на удочку мошеннику и сделала его Макинтошем? Этого, конечно, не могло произойти ни сейчас, ни в будущем, но Хелен понимала затруднительное положение фон Фалендорфов. Дагмар гениальна в своей области: может создать новую формулу и воплотить ее в жизнь, может управлять огромным концерном с практичностью и дальновидностью прирожденного бизнесмена — но она не способна распознать человека и устроить свою личную жизнь. Насколько сильно похож на нее Курт? Во многом они совершенно разные, но…
— Ты можешь влюбиться в неподходящего человека? — спросила она.
Он оторвался от еды и улыбнулся.
— Сама ответь на свой вопрос.
— Если бы могла, не спрашивала бы, Курт.
Он отложил вилку и взял ее руки в свои.
— Хелен, Хелен! Я люблю тебя. Я люблю тебя с нашей первой встречи на той вечеринке у Марка, десять месяцев назад.
— Чушь! — воскликнула она, отнимая руки. — Тебе только так кажется. Все не так.
— Можешь думать по-своему, — сказал он, отставляя пустую чашу из-под креветок в сторону. Пусть подобное действие и не вписывалось в правила этикета, но некоторые люди не любят смотреть на опустевшую посуду, и Курт относился к их числу.
— Когда Дагмар тебе рассказала? — спросила Хелен.
— На следующий день после нашего возвращения домой.
— Чтобы младшего братика Курта никто не смог заподозрить.
— Как и всех фон Фалендорфов! — воскликнул он, широко раскрыв глаза. — Нет никакой связи между нашей семьей и взбесившимися турками.
— Сколько их было убито?
— Понятия не имею.
— Тогда другой вопрос. Курт, насколько ты обеспечен?
— Для моих нужд у меня больше чем достаточно.
— Как у меня?
— Нет, Хелен. Пятая часть — десять миллионов.
— Надежно инвестированные?
— Абсолютно.
Они принялись за главное блюдо, нисколько не сожалея об убитых Рихтерах, турках или прочих невинных. Дагмар подчистила то, что стало следствием ее некомпетентности, только и всего.
— Теперь, — сказал он, когда им принесли кофе, — я хочу услышать твои новости.
Ее лицо оживилось.
— Я купила себе новые апартаменты.
— Не знал, что ты несчастна в Талисман-тауэрс.
— Я счастлива, но тут представился шанс приобрести квартиру на восьмом этаже в Басквош-Инлет, — быстро заговорила она. — Они такие великолепные, Курт! Их владелица убита — ей перерезали горло. Мне довелось быть с ней знакомой и, зная ее наследников, я подумала, что если потороплюсь, то они продадут апартаменты мне. Я предложила им миллион двести тысяч, и они ухватились. Конечно, завещание еще не утверждено, но договор подписан, и теперь им уже не отвертеться. Ты их знаешь — близнецы Уорбертоны.
Он очень внимательно ее слушал и кивнул, когда она закончила.
— Да, я знаю тот дом. Он прекрасен, и вид должен открываться замечательный. Но Хелен! За такие деньги! Квартира не стоит и четверти той суммы, что ты заплатила.
— Я с тобой согласилась бы, если бы не тот факт, что на мысе Басквош больше не будут строить высотных зданий. Квартира может уйти с аукциона не меньше чем за миллион. Братья прекрасно об этом знают. Все счастливы!
— Ты уже переехала? — спросил Курт.
— Окончательно вчера. Я поменяла мебель — немного старины, немного модерна и еще нечто среднее.
— Я хотел бы на это взглянуть.
— Оставляй свой кофе и поехали ко мне в мой новый дом. Там я сварю нам «Ямайскую голубую гору».
Аманда не узнала бы своих апартаментов — столько Хелен в них изменила. Ковер и обивка стали кобальтовыми, стены и потолок — цвета лайма, и повсюду стояли любопытные антикварные вещички. Светильники были от Тиффани, люстра — из муранского стекла, стены украшала коллекция великолепных полотен, а холл освещали два бронзовых светильника около шести футов высотой в виде девушек-рабынь. Прислушайся Хелен к своей матери, чей вкус был широко известен, она, возможно, выбрала бы менее вызывающий декор, но у девушки были собственные идеи, и Анджела не смогла ее переубедить.
Курту картины не понравились, за исключением Матисса и Ренуара, которых она одолжила у отца.
— Они сюда не вписываются, — заметил он. — Слишком утонченные.
— Понимаю, о чем ты говоришь. К сожалению, мне все равно придется вернуть их обратно, — сказала она несколько расстроенно. — Папа считает, что здешняя система безопасности недостаточно хороша. Почему кто-то должен знать, что они здесь?
— Теперь я знаю, а со временем число знающих людей будет только увеличиваться. Хелен, твой папа прав! Работы такого уровня востребованы на черном рынке.
— Пошли, взглянешь на ванную комнату, — позвала она вместо ответа, направляясь через большую спальню с огромной кроватью в ванную, отделанную норвежским розовым мрамором.
— Видишь? Здесь даже есть джакузи. Мне не пришлось ничего менять, потому что все понравилось как есть.
— Мне нравится джакузи, — сказал Курт, улыбаясь девушке. — Но оно понравится мне еще больше, когда мы с тобой окажемся внутри и без одежды.
Она задумчиво на него посмотрела:
— Я подумаю. Пошли на кухню. Она так совершенна, что я подумываю взять уроки по готовке.
— Каждая женщина должна уметь готовить.
Хелен от удивления открыла рот:
— Курт, да ты шовинистская свинья!
В его глазах вспыхнула злость.
— Я не против быть названным шовинистом, но меня не следует называть свиньей!
— Свинья, свинья, свинья! — закричала Хелен.
Он развернулся и ушел. Девушка услышала, как хлопнула входная дверь.
— Ничего себе! — сказала она, не зная, то ли смеяться, то ли злиться. — Он настолько немец, что не понимает шуток?
Почему слово «свинья» обидело его сильнее всего остального из этой известной фразы? В первый момент она захотела догнать его и извиниться, но упрямство Макинтошей взяло свое. Хелен задрала подбородок вверх: «Пошел к черту, Курт фон Фалендорф!»
Джакузи. Она погрузится в бурлящую воду в одиночестве. Она еще не готова разделить ванну с Куртом или другим мужчиной. Делия однажды рассмеялась и назвала ее профессиональной девственницей, и Хелен с ней согласилась. Она не была девственницей физически, просто выражала негодование, когда мужчина хотел заняться с ней сексом, полагая, что она тоже этого хочет.
— Ты доиграешься до изнасилования! — сказал ей один разозленный мужчина.
— Да иди ты! — воскликнула она тогда. — Виновата не я, а ты!
