– Что я должна буду ответить? – слабым голосом поинтересовалась Матильда.
– То, чего хочет твое собственное сердце, – подчеркнул граф.
– Клянусь Богом, я сама этого не знаю, – ответила она.
Несколько мгновений граф Болдуин в молчании вглядывался в дочь.
– У тебя было целых два года, чтобы понять это, девочка моя, – сухо заметил он.
Матильда смятенно теребила пальцами толстую косу.
– Дайте мне еще час, милорд, – попросила она.
– Дитя мое, – откровенно заявил граф, – у тебя есть время до того, как посланники не предстанут передо мной, и вот тогда ты должна будешь дать им и мне свой ответ, потому что, Богом клянусь, я не намерен говорить от твоего имени во второй раз!
Матильда удалилась, но ей не пришлось ждать долго, прежде чем граф вновь призвал ее в залу для аудиенций.
С колотящимся сердцем, но размеренным шагом, леди двинулась по зале, отметив, что к ней обращены незнакомые лица, пристально ее разглядывающие. Пальцы женщины судорожно сжались в складках атласной bliaut
[36]; украдкой метнув из-под полуопущенных ресниц взгляд, она увидела, что на нее с тревогой смотрит Рауль де Харкорт. Ее вдруг охватило ощущение собственного всесилия; губы Матильды дрогнули и сложились в улыбку. Именно этого женщина и добивалась. Поднявшись по ступенькам трона, она опустилась на свое место рядом с отцом.
Граф Болдуин без предисловий обратился к ней. Словно и не было до сих пор никакого предложения, грубо отвергнутого ею, он сообщил ей, что герцог Вильгельм просит ее руки. Она едва слышала его; все ее мысли были заняты одной-единственной проблемой, настоятельно требующей решения. Она краем уха улавливала лишь обрывки того, о чем говорил граф. А тот сообщил ей о полученном от Папы разрешении на брак: Матильда мельком увидела пергаментные свитки; упомянул он и наложенную епитимью: в случае согласия на брак с герцогом Вильгельмом ей придется выстроить храм; однако она смотрела на него невидящим взором, и граф спросил себя, о чем она думает.
Но вот голос его смолк. Матильда продолжала сидеть, выпрямившись на своем табурете, сложив сплетенные пальцы на коленях. Воцарилась тишина столь зловещая, что ей показалась, будто она карающим мечом нависла над ней. Леди Матильда знала: все они ждут от нее ответа, все эти люди, а она не могла придумать, что сказать им.
Она провела кончиком языка по пересохшим губам. Опустив взгляд на свои руки, сложенные на коленях, словно зачарованная, залюбовалась голубоватыми прожилками вен под прозрачной белой кожей. Сын бюргера, отродье дубильщика! Матильда заметила, что атлас ее платья измялся в том месте, где она тискала его пальцами, и принялась машинально разглаживать складки. Да, но если она и во второй раз ответит отказом, то увидит ли его когда-нибудь снова? Впрочем, женщина не была уверена, что действительно хочет увидеть его; стоило ей зажмуриться, как перед ее внутренним взором вставало смуглое лицо герцога с нахмуренными бровями – таким он запомнился ей с их последней встречи, сопровождавшейся яростной перепалкой. Пылкий любовник и грозный супруг! На одном из своих гладких ногтей она вдруг заметила белое пятнышко и принялась внимательно разглядывать его. Холодное Сердце! Неприступная Цитадель! По жилам ее прокатилась волна жара; ей вдруг показалось, что двухлетней давности синяк вновь проступил у нее на коже и налился болью. Отпустить Вильгельма? Она боялась его и ненавидела; он ее не получит.
Граф Болдуин вновь заговорил:
– Дочь моя, мы ожидаем твоего ответа.
Словно издалека, до нее долетел собственный голос, произносящий невероятные, невозможные слова.
– Монсеньор, я согласна, – запинаясь, пролепетала леди Матильда.
Она почти не помнила, что случилось потом. Немного погодя женщина встретилась с Раулем наедине, он поцеловал кончики ее пальцев и пообещал, что все будет хорошо. Матильда непонимающим взором взглянула на него. Заметив ее растерянность, юноша сказал:
– Миледи, не отчаивайтесь. В этом союзе вы обретете великую радость.
В его взгляде светилась нежность, и она почувствовала, как стихают ее тревоги. Негромким голосом Матильда произнесла:
– Мессир, я не понимаю, почему сказала то, что сказала. Мне страшно.
– Мадам, гоните прочь подобные мысли. Если до сих пор вы видели только суровость и непреклонность моего сюзерена, то уже совсем скоро узнаете его с совершенно другой стороны. Вы разве не хотите передать ему какое-либо послание?
– Нет, – ответила она. – А какое послание от него получила я?
– В нем нет слов, миледи, только это. – Рауль разжал кулак, и она увидела у него на ладони массивный перстень. – Герцог поручил мне надеть кольцо вам на палец от его имени, но я решил подождать до тех пор, пока не увижу вас одну, потому что там внизу, в зале, мне показалось, будто вы ошеломлены и растеряны. Пожалуй, вы испытали на себе чрезмерный нажим. – Улыбка осветила его глаза. – Ну, надевайте же, миледи: перстень – его собственный.
Она позволила юноше взять себя за руку. На печатке были выгравированы львы Нормандии; когда Рауль коснулся ее кожи, Матильда вздрогнула; ей показалось, будто в золотом перстне сохранилась частичка притягательной силы герцога; так бывает, когда выброшенная за ненадобностью перчатка еще долго сохраняет тонкий аромат духов. Дрожа всем телом, она прошептала:
– Он слишком велик для меня и слишком тяжел.
Рауль рассмеялся.
– Мадам, я передам герцогу Вильгельму, что он подарил вам перстень, который совершенно не подходит вашей руке.
– Да, прошу вас, передайте, мессир, – сказала она.
Больше Матильда не видела посланцев. Утром они уехали, и об их визите ей на память остался лишь мужской перстень, оттягивающий тонкий дамский пальчик.
Уже на следующий день фрейлины и камеристки приступили к подготовке свадебных нарядов. Иголки и языки так и мелькали в воздухе, а миледи Адела перебирала отрезы льна и тонкого легкого шелка. Что до Матильды, то она поняла: события пошли своим чередом, и от нее более ничего не зависит. Женщина совершенно отстранилась от предсвадебных хлопот, проводя время в одиночестве, и лишь крутила на пальце перстень Вильгельма.
Она полагала, что герцог лично приедет в Брюссель, но он ограничился тем, что прислал полагающиеся в таких случаях подарки да письма, написанные высокопарным слогом на латыни, подписанные «Ego Willelmus cognomine Bastardus»
[37]. Глядя на его подпись, она покраснела, спрашивая себя, уж не написал ли он эти слова специально, чтобы подразнить ее. Впоследствии Матильда узнала, что другой подписи у него не было, и невольно рассмеялась, подумав о том, как это на него похоже – столь бесстрашно ткнуть людям в зубы свое происхождение.
