Рауль же согнулся пополам от смеха.
– О бесстрашный герой! О храбрый сакс! Идем, злобный враг отступил.
Эдгар со смущенной улыбкой выбрался из-за груды обломков.
– Нет, а что мне оставалось делать? Это не женщина, а сущая дьяволица. Чума и мор на твою голову, гололицый: это ведь ты сунул ребенка мне в руки.
Рауль начал вытирать пыль и грязь с лица и шеи. Перестав смеяться, он наблюдал за своими людьми, которые выстроились цепочкой, передавая друг другу полные ведра воды.
– Дьявольская работа. А тебе она нравится! – Он, переведя взгляд на Эдгара, вдруг сказал: – А ведь ты спас мне жизнь там, на стенах.
– Когда? – недоуменно нахмурился сакс.
– Когда я споткнулся, тупица.
– А, тогда! – Эдгар на мгновение задумался. – Да, пожалуй, действительно спас, – признал он, и лицо его просветлело. – Редкой красоты получился удар, прямо в место соединения плеча с шеей. Оказывается, за годы ссылки я еще не растерял своего мастерства.
– Что ж, прими мою искреннюю благодарность, – сказал Рауль. – Хвала всем святым, сегодняшняя драка положит конец войне. Конан лично сдал город герцогу.
– Да, – согласился Эдгар, но в голосе его прозвучало легкое сожаление. – Я иду ужинать, – заявил он. – Пойдешь со мной?
– После того, как увижу, что мы погасили последнюю искру. Где сейчас герцог?
– Наверху, в замке, вместе с эрлом и де Гурнеем. Конан делает хорошую мину при плохой игре и сегодня вечером ужинает за столом герцога. Так, во всяком случае, сказал мне Фитц-Осберн. Хотя на месте Вильгельма я бы заковал его в кандалы. – Эдгар, повернувшись, двинулся прочь, но тут же остановился, не пройдя даже трех шагов, и, не оборачиваясь, сообщил: – Герцог производит эрла Гарольда в рыцари. – После чего, не дожидаясь ответа Рауля, сакс широкой поступью пересек рыночную площадь и скрылся из виду.
Рауль долго смотрел ему вслед.
– А тебе бы хотелось, чтобы эрл Гарольд отказался, – негромко проговорил Хранитель и вернулся к работе.
Церемония посвящения в рыцари состоялась на следующее утро. Эрл предстал безоружным перед Вильгельмом, у которого на изукрашенном драгоценными каменьями поясе висел меч, на голове красовался шлем, а в руке герцог держал копье. Положив правую руку на плечо Гарольда, он произносил освященные временем и обычаем слова клятвы.
После того как Конана вынудили повторно принести вассальную присягу Нормандии, герцог решил вернуться в Руан и, перейдя границу, вступил в Авранш. Они с эрлом Гарольдом ехали бок о бок и, судя по всему, пребывали в наилучших отношениях, деля один шатер на двоих и проводя долгие часы за дружеской беседой.
В Сен-Жаке у самой границы они остановились на ночь, и, как бывало всегда, когда весть о присутствии герцога разносилась по окрестностям, в лагерь к нему потянулся местный люд. Одни – с жалобами, другие – чтобы взглянуть на него из чистого любопытства, третьи – рассчитывая получить щедрую милостыню от богатых лордов, сопровождавших его. Подавляющее большинство просителей составляли калеки или прокаженные, и звон их колокольчиков
[66] весь день разносился над лагерем. Подобным личностям редко дозволялось приближаться к Вильгельму, но, когда в Сен-Жаке герцог обедал с эрлом Гарольдом подле своего шатра на свежем воздухе, к нему подошел Фитц-Осберн и бесцеремонно заявил:
– Монсеньор, я хотел бы предложить вам полюбоваться на невероятное зрелище, которое только что видел своими глазами! Ничего подобного я в жизни не встречал!
– И что же это за зрелище, Гийом? – снисходительно осведомился герцог, за годы знакомства слишком привыкший к восторженному энтузиазму Фитц-Осберна, чтобы легко поддаться ему.
– Это женщина, у которой все, вплоть до пупка, наличествует в двойном размере, – сообщил ему Фитц-Осберн. – Сеньор, вы улыбаетесь, но, клянусь честью, у нее два туловища, две головы, две шеи и четыре руки. Все это, соединяясь на поясе, поддерживается единственной парой ног. Рауль, час назад ты обходил внешние посты: неужели ничего не видел?
– Да, видел, – сказал Рауль, и на его лице отразилось отвращение. – Зрелище и впрямь удивительное, но одновременно ужасающее.
Герцог, повернув голову, взглянул на своего фаворита, стоявшего позади его кресла.
– Это и в самом деле диковинка, мой Хранитель, или же очередная небылица Гийома?
Рауль улыбнулся.
– Нет, зрелище и впрямь необычное, но вас может стошнить, когда вы все увидите сами.
– У меня крепкий желудок, – ответил Вильгельм. – Что скажете, эрл Гарольд? Взглянем на это чудо?
– Я бы многое отдал, чтобы увидеть его, – сказал эрл. – Женщина с двумя головами! И обе могут говорить? Или одна говорит, а вторая молчит?
Шут Гале, скорчившись, сидел у кресла Вильгельма; герцог толкнул его ногой.
– Вставай, Гале! Ступай и приведи мне эту диковинку.
Фитц-Осберн тем временем ответил на вопрос эрла:
– Нет, но еще недавно они могли говорить вдвоем. Отец этого создания, здешний простолюдин, рассказывал мне, что одна половина ела, пока вторая говорила, или спала, пока другая бодрствовала. Но около года тому назад одна половина умерла, а вторая осталась жива, и это кажется мне самым необычным и даже удивительным.
– Одна половина мертва, а вторая жива! Неужели такое может быть? – Гарольд явно не верил своим ушам. – Я испытываю большое желание повидать эту странную и ужасную женщину.
Рауль в свойственной ему манере негромко заметил:
– Смотрите, чтобы вам не стало дурно от ее вида и запаха, милорд.
Гарольд вопросительно взглянул на него, но Рауль ограничился тем, что ответил:
– Вы сами все увидите; на мой взгляд, зрелище не из приятных.
Герцог отложил в сторону косточку каплуна, которую обсасывал.
– Советую вам прислушаться к Раулю, эрл Гарольд. Одни называют его Хранителем, зато другим он известен под именем Привереда, а также Друг Того, у Кого Нет Друзей. Я говорю правду, Рауль?
– В общем, да. Но я не предполагал, что вы знаете об этом, монсеньор.
Герцог улыбнулся.
– Тем не менее ты знаешь меня не хуже других, – загадочно обронил он. Заметив приближающегося шута, Вильгельм поманил его к себе. – Ну, ты привел мне диковинку сенешаля, приятель?
– Да, братец, вот она идет. – Гале ткнул пальцем в ту сторону, откуда к ним ковыляющей походкой приближалась нелепая, закутанная в тряпки фигура под вуалью, которую вел за собой серв, держа ее за руку.
Герцог отодвинул тарелку в сторону и облокотился о стол.
– Иди-ка сюда, любезный, и приведи мне свою дочь, чтобы я мог собственными глазами взглянуть на то, какой создал ее Господь, – милостиво сказал он.
