В конце недели в Брайтон в сопровождении своего брата, герцога Кумберленда, прибыл регент; а вскоре, к некоторому удивлению мисс Тавернер, миссис Скаттергуд получила приглашение на вечерний прием, который должен был состояться в Павильоне в будущий вторник. В воскресенье венценосных братьев видели в церкви: старшего отличала грузная полнота и землистый цвет в целом привлекательного лица; младший же оказался худощавым и очень высоким, с жутким шрамом, уродовавшим его смуглые черты, который он получил в сражении при Турне
[102].
Мисс Тавернер, не удержавшись, принялась с интересом разглядывать его, поскольку за ним тянулся шлейф многочисленных скандалов; по слухам, его светлость был повинен едва ли не во всех смертных грехах, включая убийство. Всего лишь пару лет назад его камердинер совершил самоубийство, и до сих пор злые языки нашептывали, будто бедняга свел счеты с жизнью совсем не так, как о том сообщалось официально. Герцог Кларенс, который, как и все его братья, за исключением разве что Кумберленда, отличался безудержной склонностью к словоизвержению, однажды сам заговорил об этом происшествии. Хотя он и уверил мисс Тавернер, что в слухах нет ни доли правды, однако добавил:
– Эрнест – неплохой парень. Но если он узнает, где находится ваша любимая мозоль, то не преминет наступить на нее.
Глядя на лицо герцога Кумберленда, мисс Тавернер ни на секунду не усомнилась в справедливости таких слов.
Еще до приема в Павильоне Джудит с облегчением узнала о том, что в Брайтон приехал ее кузен. Он с ее дядей прибыли в гостиницу «Замок» в четыре пополудни, проделав путь в почтовой карете от «Погребка белой лошади» на Пиккадилли менее чем за шесть часов, и после обеда пожаловали с визитом на Марина-Парейд. Перегрин с утра пораньше умчался в Уортинг и еще не вернулся, зато обе дамы были дома. Пока миссис Скаттергуд развлекала адмирала светской беседой, Джудит отвела кузена в сторонку и горестно поведала ему о своем позоре, а также обстоятельствах, ставших тому причиной.
Он, выслушав девушку с трогательным вниманием, дважды сжал ее руку, причем на лице его было написано столь искреннее сочувствие, что она с трудом удержалась, чтобы не расплакаться от жалости к самой себе. Но облегчение оттого, что она наконец смогла излить кому-то душу, было велико; а сознание того факта, что нашелся, по крайней мере, один человек, не осуждавший ее, заставило Джудит невольно выказать своему кузену куда большее, чем обычно, предпочтение.
– Теперь вы видите, как плохо я себя вела, – сказала она, изобразив улыбку на дрожащих губах. – Но я никогда не поступила бы подобным образом, не заяви лорд Уорт столь безапелляционно, что не позволяет мне поехать вместе с Перри.
– Неуместность вашего поведения – ничто по сравнению с тем полным отсутствием деликатности, которую позволил себе он! – пылко вскричал ее кузен. – Вы поступили дурно; вы руководствовались недостойными мотивами, но я с легкостью могу представить, что вас вынудили к этому. Лорд Уорт не успокоится, пока полностью не подчинит вас своей воле! Я с тревогой наблюдаю за тем, как усиливается и крепнет влияние, которое он оказывает на вас; для меня совершенно очевидно: он полагал, будто вы смиренно станете исполнять его самовластные распоряжения. Но не отчаивайтесь! Граф был вынужден явить вам свое истинное лицо, и пусть это станет для вас утешением. Он диктатор и тиран; та мягкость манер, которую он демонстрировал вам в последнее время, столь же обманчива и притворна, как и его мнимая забота о вас. Вы ему совершенно безразличны, моя дорогая кузина; да и разве можно ожидать иного от человека, который обошелся с вами столь унизительным образом!
Сдержанная ярость, прозвучавшая в его словах, изрядно потрясла и ошеломила Джудит, не принеся ей и капли того утешения, на которое он, очевидно, рассчитывал. Собственное положение показалось девушке совершенно безнадежным; она с отчаянием прошептала:
– Он никогда не давал мне оснований заподозрить себя в симпатии ко мне.
Кузен многозначительно взглянул на нее.
– А мне думается, все обстоит совсем наоборот. Иногда мне даже казалось, что вы готовы ответить ему взаимностью.
– Ни за что на свете! – решительно сказала она. – Это предположение совершенно абсурдно! Меня абсолютно не волнует его хорошее мнение, с нетерпением я ожидаю того дня, когда освобожусь от опеки графа.
Мистер Тавернер прочувствованно заявил:
– И я тоже жду этого дня, Джудит.
На следующий вечер миссис Скаттергуд и мисс Тавернер в закрытом экипаже направились к Павильону. Ровно в девять вечера их высадили у накрытого куполом подъезда, после чего проводили через восьмиугольный вестибюль, освещенный китайским фонариком, подвешенным в центре шатра, в аванзал, квадратное помещение с потолком, имитирующим голубое небо с летящими по нему кудрявыми облаками. Здесь они оставили свои шали и взволнованно оглядели себя в зеркале над каминной полкой. Миссис Скаттергуд назвала их имена одному из ливрейных лакеев, замерших по обеим сторонам двери в дальней части зала; он объявил об их прибытии, распахнул перед ними дверь, и они вошли в Китайскую галерею.
Здесь уже собралось многочисленное общество, а в центральном проходе стоял сам принц-регент, приветствующий входящих гостей. Его блистательный облик моментально приковывал к себе внимание, поскольку он питал нездоровое пристрастие к пышным нарядам, а его внушительных размеров живот не мешал ему носить вызывающие, аляповатые жилеты и сюртуки самых невероятных расцветок. Доктора́ под страхом смерти запретили ему пытаться исправить недостатки фигуры ношением корсета, и он, чрезвычайно озабоченный состоянием собственного здоровья, повиновался им беспрекословно. Но, невзирая на его тучность и морщины, вызванные разгульным образом жизни, в облике его все еще угадывались черты того принца Флоризеля, который покорил мир тридцать с чем-то лет назад.
Миссис Скаттергуд, выпрямившись после глубокого реверанса, почтительно попросила разрешения представить ему мисс Тавернер, и регент, улыбнувшись, пожал им руки с тем добродушным снисхождением, что по-прежнему располагало к нему людей, пусть даже впоследствии он без малейших усилий превращал их во врагов. С очаровательной любезностью, которой принц пользовался весьма умело, он заверил миссис Скаттергуд, что прекрасно помнит ее, чрезвычайно рад видеть вновь (да еще в столь добром здравии), невероятно счастлив познакомиться с ее молодой подругой. Глядя на него, трудно было поверить, что этот обходительный принц приложил все усилия, дабы ввергнуть неустойчивый разум отца в пучину безумия, бросил двух жен и безжалостно расставался с теми из своих друзей, кто имел несчастье прискучить ему. Мисс Тавернер знала: он себялюбивый эгоист, способный на излишества крайнего порядка, но все эти мысли моментально улетучились у нее из головы, когда принц, повернувшись к ней и сопроводив свои слова обаятельной, добродушной улыбкой, сказал:
– Вам должно быть известно, мисс Тавернер: от одного из членов своей семьи я слышал столько похвал в ваш адрес, что с величайшим нетерпением ожидал встречи с вами!
