– Вакула! Не нуди, рассказывай, как можешь.
Богобоязненный кузнец перекрестился на икону святого Николая-угодника в углу и драматическим шёпотом, известным по причине громкости своей разве что в театрах Киева и, быть может, Москвы, поведал приятелю страшную историю. Нет, не шекспировскую, конечно, но всё одно драму, как и на чем её ни верти… Ежели пойти сухим путём констатации фактов, кои, надо заметить, ещё требуется признать фактами как таковыми, ибо простейший доказательный метод исключает рассказ от одного лица как непроверенный и недостойный посему должного уважения. Но мы-то с вами, дорогие сердцу моему почтеннейшие читатели, верим словам простого кузнеца из Диканьки?
Верим же?! Да и почему бы не верить, право слово? Мы с вами русские люди, и Вакула, и Николя, и даже распоследний запорожский чёрт Байстрюк, от всей души считающий себя РУССКИМ, под тем подпишется. Быть может, какому немцу оно и кажется странным, однако же промежду добрыми людьми разница в русском и украинском произношении одной и той же фамилии не так велика. Козаков – Козаченко, Купцов – Купченко, Ерёмин – Ерёменко.
Да и какая, по сути, разница, ежели вдуматься непредвзято, без политических или, того хуже, иноземных экивоков? По всей святой земле нашей фамилия даровалась от имени или профессии. Так и не столь велика разница в производных имён, профессий или прозвищ, как разница между украинцами и москалями! От те деловые люди, а уж командовать любя-ат…
Вот только не подумайте хоть на миг, что мы супротив самой Москвы и москвичей хоть что-то имеем, как и супротив славного терпимостью своей ко всему и всякому (тьфу ты ж боже!) стольного Санкт-Петербурга. Который на памяти моей так же был неслабо отмечен присутствием в нем нечистой силы. Ну да про то была бы другая история…
В общем, ежели отложить любые инсинуации и фантазии на эту тему, рассказ Вакулы был максимально краток и внятен. При сём том кузнец не любил трепаться о сельских новостях, и сплетни обычно из него приходилось тянуть клещами, а тут парня понесло!
В общем и целом, ежели считать не по существу, а по факту, вдруг ни с того ни с сего стала происходить на селе сущая дьяволиада! Слава те господи, благородное козачество украинское всегда готово встать поперёк дороги чёрту и сказать оному: «Геть отселя!» На что нечистый едва ли не плачет, но волочится назад в пекло, понимая прекрасно, что на святой Руси ему, поганому, делать нечего. А вот что делать, коли уже пол-Диканьки убеждено в том, что мать нашего кузнеца является ведьмой?
– Погоди, мы это уже обсуждали, – наконец сумел вставить в запутанные речи друга своё слово и Николя. – Пока в дело не вмешалась церковная власть в лице отца Кондрата, бояться нечего. Кто будет обращать внимание на досужие разговоры и бабские сплетни?
– Та шо ж вы николи не дослухаете, паныч!
– Да ты мне уже с полчаса мелешь разную высокопарную пургу о Диканьке, чёрте, москалях, Санкт-Петербурге и ничего полезного не говоришь!
– Во же как вы со мною? Так нате вам, пришла беда пуще прежней! Я-то вечор до дому потёк, так сперва в кузне гроши сховав, а так вже иду до хаты и…
– Что?
– Шо – что?! Такое безобразие богомерзкое, шо до сих пор волосья дыбом, от пощупайте трохи. – Вакула снял высокую шапку, и Николя убедился – да, похоже, что чёрные волосы друга, стриженные под горшок, как-то непривычно вздыблены.
– Бачу, як у плетня маманя моя с неведомым козаком шуры-муры крутить! А он к ей со всякими галантностями так и подкатывает, так и шепчет, не слыхать чего, на ухо!
– Ну а ты?
– Шо я? Не стерпел той обиды, ещё издали кричу: «Эй, мил-друг, да ты, я вижу, мастер обниматься! А вот не желаешь ли сперва отведать этой груши?!» – грожу ему кулаком, он оборачивается, и…
– Вакула! Мать твою, ведьму, за химок и на исповедь, хватит тут нагнетать, говори уже!
– Оборачивается он, и вижу я, шо то старый козак Чуб, отец моей Оксаны! От такой негеометричной пропорции у мене аж всё упало…
– Уф, – прикусил язык Николя.
На первый-то взгляд, разумеется, ничего преступного в поведении вдовы Солохи и вдовца Чуба не было. Захотели два взрослых человека устроить собственную жизнь, попастись, так сказать, на старости лет на одной поляне, так что ж, кто им запретит, верно?
Однако же если взглянуть на эту игривую ситуацию под другим углом, так выходил и коленкор иного оттенка с присвистом. Сочетайся Солоха и Чуб законным браком, стало быть, и дети их отныне станут друг дружке братом и сестрой, а посему влюблённому Вакуле уже никто не позволит жениться на красавице Оксане…
– Ну, думаю, это ещё не трагедия. Просто надо завтра уже засылать сватов. Пока Чуб ещё не твой новый отец, шанс есть.
– Який шанс, паныч Николя?! Та нешто та толстая жадина, шоб ему с пяти понюшек табака ни разу чихнуть не привелось, за меня свою дочку отдаст?!
– Почему нет, ты же теперь богатый жених.
– Та вы про чертячьи гроши? – едва ли не на истерии, в голос взвыл Вакула, но, опомнившись, сам зажал себе рот. – Звиняйте, Николя, коли Анна Матвеевна вже спит. Так вы ще не знаете, шо то были за рубли да полтинники?
Он сунул руку за пазуху и достал горсть мелких камешков.
– Убью, – то ли пообещал, то ли пригрозил неизвестно кому начинающий писатель и, переворошив постель свою, извлёк на свет божий ровно такую же горсть гравия. Серебряные монеты, полученные друзьями за противозаконную деятельность секундантов, превратились в мелкий щебень.
Пару минут Вакула с Николя сидели молча. Потом кузнец решительно встал:
– А шо мы хотели? Нечистая сила николи о добрых людях не заботится, им же человека обмануть тока в радость! Да и не должен честный христианин с чертями за ручку здоровкаться, горилку пить, разговоры любезные разговаривать, бить их сразу надо было, хоть богоугодным делом отметились бы…
– Может, ты и прав. Но сейчас-то что делать?
– Як – шо? К ответу Байстрюка поганого призвать!
– Хм… мысль хорошая, но где его искать?
– А вот про то есть у меня одно соображеньице. Поселился у нас в Диканьке, на самой окраине, во прошлом годе один знатный запорожец. Зовут его Пацюк! Уж не знаю, за какие грехи али по какой своей причине ушёл вин из Сечи, а тока старухи говорят, шо будто бы приходится он дальней роднёй самому чёрту!
– Ох уж мне эти ваши всезнающие старухи. – Николя покачал головой, хлопнул по коленям ладонями и тоже встал. – А не поздно ли сейчас по гостям ходить?
– Ни! Мы ж на хвилынку, тока спросить…
– Пошли.
В сад спустились тем же, проверенным ещё с детства способом, через окно. Сторожа Анна Матвеевна не держала, а собаки даже ухом не повели, прекрасно зная обоих друзей. За околицей идущий быстрым пружинистым шагом Николя приметил сидящую у тополя девичью фигурку. Ноги врозь, головка набок, глаза в кучку, и под левым здоровенный эдакий фонарь, озаряющий окрестность на полверсты рассеянным светом.
