– А то ж! У нас таких по губернии, як в Киеве на базаре, щиро богато. – Вакула сложил цепь в мешок, достал оттуда два молотка, взвесил в руках, а потом тот, что поменьше, протянул другу. – Та берите, берите, мало ли шо…
– Точно, вооружение никогда не повредит. И, кстати, напомни, что у вас тут вообще с ведьмами делают? Борются с ними как-то?
– Так шо з ними бороться? Молотком её по лбу али в мешок с камнями та в Днепр!
– Это самосуд, – не очень уверенно определил господин гимназист, но тем не менее первый полез мстить в кусты.
Зрелище, открывшееся взглядам друзей, было неприятным…
– Ось бачьте, паныч. Кажись, мы з вами старуху вбили!
– А-а… красавица где?!
Вакула подумал и ещё раз указал взглядом на лежащую в репейнике дряхлую, костистую бабку в драных, возрастом за стопятьсот лет, лохмотьях, с кривым носом набекрень и жёлтыми ногами кверху.
– Но там же была девица с ресницами, косой и вот такими вот этими… упс, на себе не показывают.
– Та чего уж, покажите! – Вакула оценил, уважительно хмыкнул и уточнил: – Ще дышит али как?
– Не знаю.
– Ну, так то вы подывитесь, а я прикрою.
Предложение в целом звучало вполне логично. Друзья детства не первый раз вляпывались в разные ситуации, и обычно Николя как раз таки лез первым, а Вакула прикрывал. Что, кстати, по трезвом размышлении отнюдь не делало кузнеца захребетником или трусом. Подумайте сами, вот ежели, к примеру, двое мальчишек бегут с поворованными яблоками из сада господина исправника, а следом за ними несутся два вдохновлённых погоней цепных пса, то кто рискует больше – тот, кто впереди, или кто прикрывает тыл? То-то и оно! А в сельских драчках тыл и фронт вообще так часто меняются местами, что и не уследишь, пока не вломили…
– Ну, шо там? Ох, не томите, паныч, шо с бабкой-то? Може, не насмерть вбили?
– Похоже, не дышит. – Молодой гимназист осторожно, двумя пальцами, попытался прощупать пульс на щиколотке старухи. Нет, он знал, что надо на запястье, просто ноги были ближе. – Сколько я помню, научный метод предполагает приложение зеркала к устам умершей. Если на поверхности стекла не останется влажного пятнышка, бабке точно кранты!
– И де же я вам тут зеркальце раздобуду?!
– Можно ещё стук сердца послушать, – задумался Николя.
– О! Так вы и слухайте.
– Почему сразу я?
– Так ить чья бабка, тот и слухает, – парировал кузнец.
– Да с чего же она моя?!
– Тю, не орите ж так, всю Диканьку разбудите, – шикнул Вакула, и действительно, со стороны села донёсся полусонный собачий гавк. – А чья ж вона, чья? Мабуть, не вы её по небу на своём горбу катали? Чужих старух эдак-то, поди, не возют. Тока родня так на шею садится!
Любящий поспорить паныч Николя собрался было с философским ответом на зазубренной латыни, но передумал и плюнул. Пёс с ним, всё равно не проймёт. Но и приникнуть ухом к бабкиной впалой груди горячего желания не было…
– Давай просто отнесём её куда-нибудь? Да хоть к тебе в кузницу, здесь оставлять как-то не по-христиански будет.
– Ни! За! Шо! – набычился Вакула, а когда он вот так упирался рогом, уж тут сдвинуть его со своей позиции было не проще, чем бычка-шестилетка. – У моей кузне дохлой бабке не место! Та шо ж вы её к себе не хотите?
– Ага, вот тётушка-то обрадуется, – наигранно всплеснул руками Николя, раздосадованный, что такое чудесное разводилово не прошло. – Она ж спит и видит, как я заявляюсь поутру с трупом незнакомой старушки через плечо. А уж сестрицы двоюродные как подпрыгнут от счастья-а… Их и так никто замуж не берёт (пьют и страшны как кикиморы), так ещё такая веселая слава на всю губернию! Решат ещё, что, раз я гимназист, так мне оно для опытов надо…
– Ни-и, у нас за таковые шалости и дом сжечь могут, – рассудочно добавил кузнец, как быстро вспыхивающий, так же легко и отходящий сердцем. – Так от шо я мыслю, паныч, а ежели нам по здравом размышлении не турусы разводить, а на пару взять да и отнесть покойницу, к примеру, хоть в у ту заброшенную церкву, шо на отшибе стоит? Утром скажем, шо, дескать, нашли от, а отчего вона вмерла – того знать не знаем, ведать не ведаем!
– Как это – не знаем?
– Да от уж так! Иль вы господину исправнику по правде скажете, шо от та красава (с вот такими…) на вас по небу летала, а потом кузнец Вакула з Диканьки вашу светлость за ногу споймал, так шо бабуля об грешную землю навернулась да волей божьей и помре?!
Николя задумался. В принципе, тому же исправнику по пьяни, вполне возможно, и не такие чудеса виделись, благо горилка здесь добрая. Но что-то внутри говорило…
– Не поверит.
– Так и оно ж! Щё брехуном назовёт, и це добре, коли плетей воспитательных всыпать не прикажет, несмотря на ваше благородное происхождение… А як же ж!
Последний довод был наиболее весомым и решил дело. Усталый молодой человек компенсировал душевные страдания, взвалив бабку на широкую спину друга. Тут уж Вакула не мог особо спорить: кто сильнее, тот и тащит. В принципе, он и самого Николя мог бы до кучи на закорках понести, ничего, не закряхтел бы, к тому же до старого, полуразрушенного и потрёпанного ветрами храма идти было не слишком далеко – по прямой две, в обход три версты.
А уж прогуляться в хорошей компании, с верным другом, по ночной прохладе, свежему воздуху, наполненному ароматами полыни и спелых яблок, так вообще одно сплошное удовольствие. Даже если с трупом за плечами…
– Ось вона, вже близенько.
И впрямь, на невысоком холмике, в окружении десятка засохших вязов и тополей, стояла маленькая церковка. Стены её, некогда белёные, ныне были вымыты дождями до красного кирпича, в дырах покосившегося купола свистел ветер, посеребрённый крест давно утерян, а некогда широкая дорожка заросла крапивой да репейником. Уж, наверное, лет десять, а то и больше никто не служил здесь церковных служб, не вершил треб, не пел тропарей, не освящал пасху, не благословлял, не венчал молодых, не крестил новорождённых и не отпевал в последний путь усопших…
Честные люди забыли сюда дорогу, а нахохлившиеся вороны на чёрных ветках, страшные вестники смерти, жадно следили круглыми бусинами чёрных глаз за парой молодых ребят с недвижимой бабкой на горбу…
– Ось дывитесь, як зашевелились чёртовы птахи. Поди, добычу чуют. Чорный во-о-орон, шо ж ты вьёсси-и…
– Слушай, вот не надо военных песен, – остановил друга Николя. – Что-то не нравится мне тут. Не комильфо, мон шер ами…
– Не выражайтесь матюками, за Христа ради, – тут же попросил Вакула, левой рукой придерживая сползающую старуху, а правой мелко крестясь. – И так же ж на душе погано, а туточки ще вы лаетесь по-иноземному, як немец какой!
– Вообще-то это был французский.
– Та нам у Диканьке всё едино, хто не по-людски говорит, так, стало быть, немец!
