– Или розовый, – продолжал он размышлять вслух. – А-ля юная дива корейской эстрады. Вообще все зависит от твоего настроения. Холодный оттенок будет успокаивать, горячий – заряжать.
– Выбери сам. Мне все равно.
– Хм… Хочешь быть морковкой? – Что?
– Могу устроить тебе ярко-истерично-морковный цвет. «Электрический оранжевый», если память не изменяет.
– Да, я хочу быть морковкой, Саймон. Морковкой, – зажмурилась я.
– Могу забацать классное длинное каре: впереди ниже ключиц, сзади коротко. Будет классно. Эй…
Лицо стало горячим и влажным, а горло, наоборот, – сухим, как песок в Сахаре. Я бы сейчас отдала все, что у меня есть, лишь бы вернуться в тот день, когда Боунс впервые назвал меня Морковкой.
– Саймон… У тебя есть что-нибудь забористое?
– В смысле?
– Дурь. Колеса. Что-нибудь. Когда это случится, я не хочу толком соображать. Не смогу сделать это с ясной головой.
– Сделать что? – взглянул на меня Саймон, сдвинув брови.
– Я была… Кем-то вроде… Ладно, будем называть вещи своими именами. Я шлюха, Саймон. Спала с парнями за деньги. Потом послала все к черту и почти вырвалась из этой западни, но… Меня взяли за горло… Шантаж… Конец… Дно…
Опешивший Саймон чуть не сбил какую-то женщину на пешеходном переходе, ударив по тормозам в самый последний момент. Ему понадобилось некоторое время, чтобы отдышаться и снова взяться за руль.
– У меня есть дурь, Скай.
* * *
Кто-то когда-то сказал мне, что можно пережить почти все, если вообразить себя героиней кинофильма. Если представить, что все, что с тобой происходит, – это сюжет полнометражной киноленты. Местами трагичной, местами смешной, но непременно со счастливым концом.
Сейчас режиссер вскинет руку и крикнет «Снято!». Визажист поправит волосы. Художник-постановщик решит заменить солнечное сияние на драматичные порывы ветра. Я пыталась поймать это ощущение. Пыталась убедить себя, что все происходящее – это не по-настоящему…
Он вел меня за руку в номер отеля – высокий темноволосый мужчина, выглядевший как типичный офисный клерк: пиджак, галстук, очки, гладко выбритое лицо. Один из тех, кто платит кредиткой, не переставая говорить по телефону, и много курит. Ничем не примечательный человек. С трудом верилось, что он в самом деле предпочитает девиц с разноцветными волосами и пирсингом. Единственное, что ударило по моим нервам, это острый, как лезвие бритвы, запах одеколона.
Я поджидала его на улице у выхода из офиса. Когда он вышел, я попросила у него зажигалку. Слово за слово я начала плести свою паутину, и он удивительно охотно и быстро влетел в нее, расправив хрупкие крылья. Он не был наивным, я это сразу поняла. Он был просто падок на приключения и яркий цвет волос.
Я планировала отправить эсэмэску с его телефона его девушке, пока он будет принимать душ, и, как только стихнет шум воды в ванной, положить под язык таблетки Саймона. Тот сказал, что не возникнет ни тошноты, ни головокружения, ни галлюцинаций. Мне просто станет легко и безразлично. Безразлично, кто меня трахает. Безразлично, сколько времени. Безразлично, как громко будет кричать и рыдать подружка, когда придет сюда. Безразлично. Организм будет вырабатывать эндорфины лошадиными дозами, пока не не ослабеет действие таблеток. А потом я просто провалюсь в сон. И, когда я открою глаза, в номере уже никого не будет. Все исчезнут, как призраки…
* * *
Я сидела в одном белье посреди кровати. Откуда-то с улицы, из дальнего далека, доносились голоса детей и звук ударяющегося в стену баскетбольного мяча. Смех. Автомобильные гудки. Также я улавливала едва различимое стрекотание секундной стрелки на настенных часах. Ровный шум струящейся воды за стеной. Звук входящего сообщения. «Скоро буду, дорогой. Обожаю сюрпризы», – прочитала я и стерла сообщение. Шум воды слабеет…
Затих.
Я разжала кулак и положила таблетки в рот. Язык тут же начал неметь. Спокойствие – глубокое, как воды океана, – объяло меня. Даже слишком быстро. Пожалуй, доза велика для меня. И это хорошо.
– Моя очередь, – поднимаюсь я, стараясь не смотреть на мужчину, который вышел из душа в одном полотенце, обернутом вокруг бедер. Я берусь за ручку двери ванной, но он останавливает меня – бесцеремонно и грубовато хватает за руку.
– И так сойдет, – говорит он с едва заметным итальянским акцентом и погружает нос в мои волосы. – Ты смоешь с себя все самое вкусное, детка.
Я с трудом стою на ногах, сил сопротивляться тоже нет. Еще чуть-чуть, и меня понесет по волнам – в синюю-синюю даль. Там, где только океан и небо, небо и океан…
– Что-то ты совсем ватная, малышка. Так не пойдет.
Он разворачивает меня к себе, и сетчатка моих глаз едва успевает различить пролетающую перед лицом ладонь. Я ничего не чувствую. Но понимаю, что меня только что наотмашь ударили по лицу.
– Надеюсь, ты любишь слегка пожестче. Вы же все любите.
– Нет, – отвечаю я, и это звучит слишком громко и слишком категорично для этой маленькой гостиничной комнаты. – Не вздумай больше…
Я не успеваю договорить. Его руки смыкаются на моей шее, опрокидывают на кровать и тут же вжимают в постель лицом. Я не могу дышать. Схватив меня за волосы, он вдавливает мою голову в матрас. Минуту я барахтаюсь и трепыхаюсь и, когда он наконец отпускает меня, подпрыгиваю на кровати, хватая ртом воздух. Я готова закричать, готова броситься на него с кулаками, но ублюдок прижимает меня к себе и начинает бормотать мне в лицо: «Тихо, тихо, тихо, я просто не люблю дерево и вату, о'кей? Все нормально, все нормально. Просто не вздумай засыпать со мной, поняла? Ну вот, глазки шире, еще шире. Ты проснулась? Умница, девочка. Ты такая умница…»
Привкус крови. Я чувствую его во рту. Моя губа лопнула, когда он вжал меня в матрас.
– Хочешь уйти? – спрашивает чудовище. – Ты можешь уйти, пока мы не начали по-настоящему. Но если ты решишь остаться, то, клянусь, я не потерплю бревно в этой постели.
– Я… остаюсь…
– Что? Громче!
Я ОСТАЮСЬ.
– Скажи, что хочешь остаться. Что мечтала об этом всю жизнь.
– Я хочу ос-статься, – выговариваю я заикаясь.
– Ты мечтала об этом?
Я не могу выдавить из себя эти слова. Взгляд мечется от склонившегося надо мной лица к двери и обратно. Как скоро она придет? Как скоро?! КАК СКОРО?
Рука, которая полчаса назад по-дружески поднесла к моей сигарете зажженную зажигалку, больше не принадлежит офисному клерку. Теперь это рука маньяка, натянувшая на мне нижнее белье так, что ткань врезалась глубоко в кожу.
– Не слышу, – шипит он.
– Да, я мечтала об этом! – сами собой слетают слова у меня с языка. И это точно сказала не я, а мой автопилот – резервная программа, которая есть в каждой женщине и которая включается и подменяет нас, когда мы впадаем в шоковое состояние.
