Глабр поспешно подошел к легату и отсалютовал, но ему не дали шанса представиться.
– Центурион Макрон сказал, что тебя прислал Рим.
– Да, господин легат.
– Зачем?
Глабра смутила прямота Квинтата.
– Меня прислали по приказу императора. Я должен передать вам, что новый губернатор провинции уже назначен и вскоре прибудет в Британию. Я должен помочь передать управление провинцией из ваших рук в руки губернатора.
– Новый губернатор? – Квинтат был потрясен. – Так скоро? Не может быть… Проклятье, почему именно сейчас? Кто он такой?
– Авл Дидий Галл, господин легат.
– Я его знаю. Но почему Дидий Галл? Он никогда не покидал берегов Средиземного моря. У него нет опыта сражений с кельтами, он не привык к такому климату… Отвратительный выбор, сделанный сующими нос не в свое дело политиками, которые, несомненно, отвечают друг другу услугой за услугу… Я прекрасно справлюсь с управлением провинцией до весны.
– Я ничего не знаю о сроках, господин легат, – холодно ответил Глабр. – Я всего лишь посредник.
Квинтат фыркнул:
– Ты человек Галла. И тебе придется подождать, пока моя работа здесь не будет закончена, только после этого мы начнем процесс передачи власти.
– Я получил приказ немедленно начать приготовления к прибытию нового губернатора. Галл требует, чтобы вы подготовили полный отчет о состоянии легионов и гражданских лиц, их местонахождении и должностных обязанностях.
– Он требует, значит?
– Да, и у него есть ряд других пожеланий, господин. Их список содержится в моем ларце с документами, и я готов начать работать с вашими людьми при первой подходящей возможности.
Квинтат рассмеялся:
– И ты полагаешь, что сейчас наступил прекрасный момент для бюрократических упражнений, трибун Глабр? Я веду войну. И разберусь с твоими пожеланиями, как только буду готов. А пока добро пожаловать в мой лагерь. Или ты предпочитаешь вернуться в Лондиниум и дождаться прибытия своего господина?
– После опасностей, с которыми я столкнулся в горах, я предпочел бы остаться с армией, господин легат.
– Очень хорошо, однако постарайся не мешаться у меня под ногами. Ты меня понял?
– Да, господин легат.
Квинтат повернулся к Макрону:
– Вот видишь? Стало еще больше причин раздавить проклятых друидов именно сейчас… А теперь я должен вернуться к командованию армией. Вы оба свободны.
Он не стал дожидаться ответа, повернулся и решительно зашагал к своим офицерам; под его ногами громко скрипел снег. Когда легат оказался вне пределов слышимости, Глабр негромко присвистнул:
– Какой обидчивый нрав у нашего легата… Он всегда такой?
– Полагаю, только в тех случаях, когда кто-то хочет отнять у него должность, господин трибун.
Глабр повернулся к Макрону и улыбнулся:
– Не сомневаюсь: ты считаешь, что все это – политика, обычные попытки вонзить кому-нибудь нож в спину в качестве послеобеденного развлечения.
– Я… ну… – Макрон перенес вес тела на здоровую ногу: рана снова давала о себе знать.
– Ты прав. Именно так все и обстоит. Губернатор уже на пути сюда, а Квинтат хочет оставить след в провинции. Ему не повезло – вся слава, скорее всего, достанется Галлу, но так часто бывает. И я прекрасно понимаю его настроение.
– Все это замечательно для вас и других патрициев, господин трибун, но всем остальным приходится выполнять свой долг и сражаться за Рим и наших товарищей. Когда ты попадаешь в полную задницу и стоишь по колено в крови, а тебя от варваров отделяют только твой щит и меч, бывает обидно знать, что в Риме тебя считают лишь фишкой в игре. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
Они посмотрели друг другу в глаза, после чего Глабр кивнул:
– Справедливая мысль, центурион. Я постараюсь это запомнить.
– Благодарю вас, господин трибун.
Глабр откашлялся:
– Раз уж оказалось, что в моем присутствии никто не нуждается, я собираюсь найти уютное теплое местечко в лагере. А что намерен делать ты?
Макрон тяжело вздохнул:
– Мне нужно отыскать префекта Катона и сообщить ему новости. У легата может быть свое мнение, но я не уверен, что враг пытался нас обмануть. А Катон наверняка выслушает меня внимательно, и у него на все есть собственное мнение. – Макрон тепло улыбнулся: – Этого у него не отнимешь.
– Похоже, ты восхищаешься своим командиром.
Лицо Макрона превратилось в маску.
– Он превосходный офицер, господин трибун. Один из лучших во всей армии, и всякий, кто его знает, согласится со мной.
– Я поверю тебе на слово. Буду рад с ним познакомиться.
Макрон немного помолчал: ему ужасно не хотелось сообщать другу о смерти его жены. Потом он откашлялся и посмотрел на Глабра:
– Господин трибун, вы можете сделать мне одолжение?
Глабр удивленно приподнял бровь:
– Одолжение? Какого рода?
– Я имею в виду известие о жене Катона. Вы не согласитесь пойти со мной, чтобы обо всем рассказать префекту? Он захочет узнать подробности. Будет лучше, если их ему сообщит человек, которому известно больше.
Глабр понимающе посмотрел на Макрона:
– Тебе трудно ему об этом рассказать?
Лицо ветерана оставалось застывшим; он медленно покачал головой.
– Трудно рассказывать другу о смерти жены. Катон очень ее любил, господин трибун. Она была достойной женщиной. Ну вы и сами, наверное, знаете.
– Значит, ты ее знал?
– Я видел, как они познакомились в Пальмире.
– О да… Скандал с парфянами несколько лет назад. Я о нем слышал. Однако я понятия не имел, что Юлия имела к нему какое-то отношение. Осмелюсь сказать, что она никогда не теряла головы. И у нее с детства был твердый характер.
– Да, вы правы, – печально улыбнулся Макрон. – Природа наградила ее смелостью хорошего солдата. Они были достойной парой… и я бы все отдал, чтобы не стать тем, кто разобьет его сердце.
Глабр поджал губы и кивнул:
– Я пойду с тобой.
Они вернулись к лошадям, сели в седла и направились к главным воротам лагеря. Макрон бросил последний взгляд на перешеек и увидел, что вода полностью его скрыла и над ее поверхностью торчали лишь колья. Небо над морем очистилось, и снег приобрел синеватый оттенок. На ближнем берегу канала перевязывали раненых римлян, а их товарищи чистили от грязи свое снаряжение. Они двигались медленно, на лицах застыла усталость. Зато с другого берега доносились радостные крики врагов. Подобные неудачи всегда вызывают падение морали в армии, и хитрость здесь заключалась в том, чтобы превратить раздражение в холодную решимость одержать победу и доказать свое превосходство над врагом. Или погрузиться в отчаяние и с тоской в глазах наблюдать, как тускнеет призрак победы и все превращается в мучительное испытание терпения.
