Штефан продолжает:
– У вас уже были проблемы с дыханием или другие заболевания, кроме простуды или диабета?
Неожиданно из ниоткуда подает голос жена пациента, которая медленно, но верно приближается по коридору, чтобы ее услышали.
– Расскажи про ангину! – восклицает она. – Анги-и-ну!
Мужчина, чуть нервничая, рассказывает, что два года назад ему поставили диагноз angina pectoris
[16]. Но лекарств от этой болезни он больше не принимает. Периодически у него возникали проблемы с дыханием, но они быстро проходили, и никогда не было так плохо, как сейчас.
Мой коллега разговаривает с пациентом, старается его успокоить, но мужчина почему-то фиксирует взгляд на мне. В глазах его читается крик: «Помоги мне!»
Пока Сина надевает пациенту манжету тонометра, я подношу ему кислородную маску, которую он буквально вырывает из моих рук и прижимает ко рту и к носу. Я решаю начать с 8 литров в минуту. Пульсоксиметром измеряю на пальце насыщенность крови кислородом: она пока в норме. Но давление и частота сердечных сокращений повышены. Это может быть из-за стресса, но может иметь и более серьезную причину. Боли в груди, одышка и проблемы с сердцем в прошлом – все тревожные сигналы налицо.
Пока коллега делает электрокардиограмму, я готовлю раствор для инъекции. Уже первые линии на ЭКГ подтверждают подозрение: инфаркт миокарда!
Мы прибыли буквально пару минут назад, но за это время состояние пациента заметно ухудшилось. Он дышит все с бо́льшим трудом, и, хотя я полностью открыл подачу кислорода, его уровень в крови по-прежнему падает. Мои коллеги делают все возможное, чтобы помочь пациенту, я же ощущаю себя довольно бесполезным. Следуя указаниям, я готовлю иглу и дезинфицирующие средства для венозного катетера. Когда Штефан прикрепляет канюлю, мужчина – уже совсем бледный и с посиневшими губами – смотрит на меня испуганно. Давление падает, кардиограмма становится все более неровной, а настроение – все более подавленным.
Мой коллега разговаривает с пациентом, старается его успокоить, но мужчина почему-то фиксирует взгляд на мне. В глазах его читается крик: «Помоги мне!»
И тут мне становится настолько не по себе, как никогда не бывало прежде. В моей голове царит хаос. Что еще мы можем сделать? Что еще могу сделать я? Неужели и мой дед так же страдал? Взгляд больного сверлит меня. На какой-то миг мне кажется, что это смотрит мой дедушка. Но пациент неожиданно теряет сознание. Штефан успевает подхватить его и бережно поддерживает, пока тот соскальзывает с дивана на ковер
[17].
Быстрая проверка: дыхание есть, сознания нет. «Обеспечить стабильное положение лежа на боку и подготовить отсос», – вспоминаю я текст учебника и начинаю действовать. Вынимаю из рюкзака отсасывающий насос, надеваю на него катетер. Проверил – готово. Если пациента вырвет, я смогу моментально удалить рвотные массы, чтобы освободить полость рта и глотку.
Жена больного теперь тихо сидит на стуле возле двери в комнату. Снаружи слышится завывание сирены: это приехал врач «Скорой помощи». Слава богу! Сина просит женщину впустить его. Когда та выходит из комнаты, случается то, чего мы опасались: раздается резкий писк, линии на ЭКГ начинают скакать… Фибрилляция желудочков! Это состояние, когда мышцы сердечных желудочков быстро и бессистемно сокращаются, а сердце перестает качать кровь
[18].
Штефан тут же приступает к реанимации, Сина готовит дефибриллятор, я распаковываю интубационный набор. Наконец врач входит в комнату, мой коллега быстро вводит его в курс дела – и понеслось. Проводим дефибрилляцию, то есть пытаемся с помощью сильных электрических импульсов заставить сердце вернуться к нормальному ритму. Одновременно вводим в дыхательное горло воздуховодную трубку и делаем искусственное дыхание. Кроме того, пациент получает кучу медикаментов. Более трех часов мы стараемся спасти его жизнь, но все тщетно. Моя первая смена на «Скорой помощи» – и такая катастрофа.
Важно
Если врач спрашивает, принимали вы сегодня какие-либо медицинские препараты или нет, следует перечислить абсолютно все лекарства, даже самые безобидные, на ваш взгляд.
Когда мы возвращаемся на станцию «Скорой помощи», нас уже ждут сменщики, ночная смена. Коллеги передают автомобиль, я же в подавленном состоянии отправляюсь домой, задаваясь вопросом, не допустил ли я какой-либо ошибки и можно ли было предпринять что-то еще. И вообще – гожусь ли я для такой работы? Смогу ли я это выдержать – вновь и вновь наблюдать человеческие смерти?
Дома я тут же принимаюсь – уже в который раз – перечитывать всю литературу об инфарктах, что есть в моей библиотеке, стараясь выяснить, в чем могла быть ошибка. Это чувство неуверенности для меня внове. Мне понадобилось время, чтобы осознать: мы не совершили ни одной ошибки. Хочешь не хочешь, а придется свыкнуться с мыслью, что даже санитар «Скорой помощи» не может спасти каждого.
Лодка с боковым креном
Здоровое человеческое сердце примерно с кулак размером. В зависимости от параметров тела и уровня тренированности у взрослого оно весит от 230 до 280 граммов и состоит большей частью из особых мышечных клеток – кардиомиоцитов. Их можно подразделить на два типа, между которыми – как в больничном отделении – царит строгая иерархия.
С одной стороны – клетки рабочей мускулатуры, которые, напрягаясь, и производят сердцебиение. Они неизбежно и постоянно зависят от клеток второго типа, хотя числом и превосходят их. Клетки нервной проводящей системы – а именно они относятся ко второму типу – создают электрическое возбуждение и передают его рабочим клеткам сердечной мышцы. Они, так сказать, задают такт. Как барабанщик или гребец на гоночной лодке.
Одно левое предсердие состоит приблизительно из 6 миллиардов клеток кардиомиоцитов. Если на каждую из них смотреть в микроскоп по полсекунды, то придется провести у микроскопа почти два столетия!
Оба вида клеток отличаются друг от друга не только по типу выполняемых задач, но и чисто внешне. Те, что задают такт, больше и светлее – им присуща некая благородная бледность. С неизменным постоянством они обеспечивают стабильное сердцебиение – в состоянии покоя от 60 до 80 ударов в минуту. Во всяком случае, пока они здоровы и трудоспособны.
