Амандина уткнулась в записи. Она не знала, что, собственно, ищет. Нет, знала: какое-то нарушение, что-то необычное, что бросилось бы в глаза в рутинной работе Северины.
Молодая женщина посмотрела на свой завибрировавший телефон. Звонил Фонг. Она отошла в угол и ответила.
– У меня нет доступа к Интернету, – с места в карьер начал Фонг. – Ты в курсе, я полагаю?
Амандина не ответила.
– Я не могу добраться до модема. Ты заперла на ключ все двери твоей гостиной. Зачем ты отключила связь?
– Интернет стал слишком опасен для тебя. При том, что происходит вокруг Северины, мы все как на иголках, полицейские бродят по нашим коридорам, задают вопросы. Все эти твои поиски, люди, с которыми ты контактируешь, навлекут на нас неприятности.
– Да ты соображаешь?
– Послушай, Фонг, я в лаборатории. Я даже не должна разговаривать с тобой отсюда. До вечера.
Амандина отключилась, не дожидаясь ответа. Фонг обойдется без Интернета несколько дней, пока все не успокоится. Его заказы на оригами могут подождать, да и все равно Амандина заметила, что он не много сделал в последние дни.
Она вернулась к своим занятиям и прокрутила строчки на экране. Северина обрабатывала два десятка проб в день, нормальный средний темп. Результаты анализов тоже были в норме. Ничего из ряда вон выходящего. Известные вирусы, которые обычно встречаются в пробирках. Имена врачей, названия известных лабораторий, никаких «новичков», которые могли бы привлечь внимание. Как бы то ни было, полицейские проверят все данные досконально. Ни одна деталь от них не ускользнет.
Через час у Амандины создалось впечатление, что искать нечего. Северина Карайоль укладывалась в рамки от и до. А когда прибыла проба, взятая у мертвых лебедей, лаборантка следовала классической процедуре, так же строго и неукоснительно.
«Простите». Это слово по-прежнему крутилось у нее в голове. В задумчивости она смотрела на лаборантов, чьи глаза были прикованы к пробам. В чем Северина могла себя упрекнуть, чтобы просить прощения? Почему она так испугалась полицейских из антитеррористической бригады? Боялась, что они полезут в компьютеры? Обнаружат что-то компрометирующее?
Да, но что?
Если и есть что искать, то наверняка в лаборатории, где Северина проводила все свое время. Или у нее дома… Да, почему бы не дома, в конце концов? В ее личной жизни?
Амандина еще подумала. Она бросила взгляд на большой аппарат, служивший для амплификации ДНК полученных образцов: термоциклер. Его систематически использовали для получения органического материала в достаточных количествах. Без него делать анализы было невозможно. Чтобы использовать аппарат, надо было ввести код доступа. И тут тоже все регистрировалось.
У молодой женщины возникла идея: почему бы не попробовать? Она снова побеспокоила Жоана:
– Ты можешь мне сказать, сколько раз за тот же период Северина использовала термоциклер?
Жоан нахмурился:
– Зачем? Ты получишь то же количество. Семьсот семнадцать, так ведь?
– Это мне и хотелось бы проверить. Ручаюсь, что полицейские тебя об этом не спрашивали.
– Думаешь, им это пришло бы в голову? Они же ничего не смыслят и берут что дают.
Жоан подключился к компьютеру, связанному с термоциклером, и запросил базу данных на те же критерии, что и в прошлый раз. Через две секунды высветился результат.
Восемьсот сорок пять.
Амандина провела рукой по лбу. Они с Жоаном серьезно посмотрели друг на друга.
– Сто двадцать восемь лишних проб зарегистрировано в термоциклере, – констатировал Жоан.
– Да, сто двадцать восемь проб, которые не прошли по цепочке классической регистрации. Это очень много.
Молодая женщина вздохнула, ей было трудно переварить новость.
– Жоан, значит, это наверняка пробы, которые были у нее при себе. Какие-то пробирки она тайно проносила в лабораторию для амплификации содержимого в машине, а потом анализировала результаты вместе с лабораторным материалом.
Амандина обвела взглядом лабораторные столики:
– Никто здесь не мог знать, что она работала с левыми пробами. И не оставалось никаких бумаг, никаких следов, разве только использование этой машины. Вот почему она боялась. Это было единственное слабое место.
– Если она могла вносить пробирки, то могла и выносить их, проанализировав. Все шито-крыто.
Жоан снял перчатки и выбросил их в мусорное ведро.
– Черт, что все это значит? Откуда брались эти пробы? И ты думаешь, что неизвестный H1N1 прошел через ее руки задолго до того, как его обнаружили в организме лебедей и зараженных лиц?
Он сам не мог поверить в то, что сказал, и все же одна из их коллег обманула их доверие и использовала аппаратуру в личных целях. В обход всех процедур. На это наверняка была серьезная причина.
– Сначала поищем, на вопросы будем отвечать потом, – отрезала Амандина. – Но я очень боюсь того, что начинает вырисовываться. Северина во что-то впуталась, теперь это ясно.
Она ткнула пальцем в экран:
– Скажи, ты можешь изменить даты запросов? Посмотреть, с какого момента количество проб в термоциклере расходится с количеством зарегистрированных анализов? Чтобы понять, с каких пор Северина начала тайком проносить пробы?
Жоан повиновался и изменил начальную и конечную даты, отодвинув их в прошлое. Он начал с января 2013-го. В этом месяце все еще было в рамках: Северина использовала термоциклер столько раз, сколько сделала зарегистрированных анализов. Расхождения появились в марте. Шесть лишних анализов в термоциклере.
– Стало быть, это началось около десяти месяцев назад, – мрачно сказал Жоан. – Сперва понемножку, потом, со временем, количество призрачных анализов росло. Десять, шестнадцать, наконец до четырех десятков в месяц.
– Вошла во вкус…
– Но она никогда не делала их больше двух-трех дней, чтобы не попасться. Черт, во что же она ввязалась?
Амандина направилась к выходу из лаборатории.
– Я скажу Жакобу. Но у меня такое чувство, что я знаю, у кого она просила прощения.
Перед уходом она вымыла руки.
– Не у нас с тобой, или у кого в отдельности. А у всех…
41
Невидимый в сумраке, Шарко ждал под мостом Морлан, жуя резинку, чтобы заглушить окружавшие его запахи мочи и смерти.
Каменная ниша напротив, где жил Жаспер, была пуста. Валялись только картонки, пустые бутылки, кучка тряпья. Бомж, наверно, ушел выпрашивать пищу и мелочь на улицах города.
Человек, которого ждал полицейский, Фабрис Шомбо, появился через десять минут. Молодой, лет тридцати, с короткими черными волосами, плохо выбритый. На нем был серый рабочий комбинезон, зелено-синий жилет, в руках две каски. Большой фонарь висел на шее, к поясу крепились многочисленные инструменты. Он оглядел Шарко с головы до ног. Уходя из дома утром, полицейский знал, что его ждет, и захватил с собой старые джинсы, свитер и пару страшенных грубых башмаков. Его костюм лежал сложенный в машине.
