Однако вышло иначе. Юная дева в форменной блузке долго вертела в руках ее покупку, то открывала, то снова закрывала, похоже, искала отсутствующий бар-код. Наконец подозвала коллегу постарше, вскоре к ним присоединилась третья, совсем пожилая, не дать ни взять норны в полном составе, склонились друг к дружке, шепчутся, только вместо Иггдрасиля у них кассовый аппарат.
Слава, сперва спокойно дожидавшаяся результата переговоров, понемногу начала нервничать, и, как выяснилось, не зря. Старшая норна, в смысле пожилая продавщица наконец подняла на нее глаза:
– Мы не можем продать вам эту книгу, – строгим учительским тоном сказала она.
– Почему? – опешила Слава.
– Цена неизвестна. Посмотрите сами, бар-код не проставлен. И в нашем товарном каталоге этой книги почему-то нет, хотя я совершенно точно помню, что она из последнего поступления, позавчера привезли. Ничего не поделаешь, сегодня суббота, раньше понедельника мы этот вопрос не уладим.
– Как же так? – растерянно спросила Слава. – Мне нужна эта книга. А я завтра утром уезжаю.
– Мне очень жаль, – вежливо посочувствовала старуха.
Две ее коллеги все это время взирали на Славу со сдержанной неприязнью, в общем, понятной, а как еще смотреть на источник внезапных проблем. Но ей все равно стало неловко спрашивать: «А можно я хотя бы тут, в магазине еще почитаю?» Даже имя автора
[6] не уточнила. Развернулась и ушла.
Уже потом сообразила, что надо было узнать у норн адреса других книжных. Но нет так нет, пришлось искать наугад. Искала, и даже не то чтобы совсем безуспешно, нашла еще три, два на большом центральном проспекте, один в переулке, но «Неполного каталога незапертых дворов города Вильнюса» нигде не было; похоже, продавцы даже не слышали такого названия. И не могли посоветовать, где эту книгу искать.
Ай, как жалко. Такие прекрасные картинки! Такой бестолковый, нелепый, но вдохновляющий текст! Пока читала, была уверена: это чистая правда. Теперь-то, задним числом, ясно, что просто красивая выдумка, но несколько секунд безусловного, как в детстве, доверия автору дорогого стоят. Как же обидно, что сразу побежала в кассу! Надо было сперва все прочитать. И законспектировать. В смысле сфотографировать, сохранить в телефоне – лучше так, чем никак. Вернуться к ним, что ли, наплевав на неловкость? Но Слава почти сразу поняла бессмысленность этой затеи. Поди теперь отыщи ту улицу, когда даже названия не посмотрела, а зрительной памяти и чувства направления природа тебе отсыпала не самой щедрой рукой. Если только не удастся случайно туда забрести, жить эта книжке в моей памяти призраком, – печально думала Слава. Чуть не заплакала от досады, но, конечно, сдержалось. Все-таки это перебор – из-за книжки рыдать.
И даже рассказать – вот прямо сейчас, пока оно меня разрывает, – некому, – думала она, пока брела, не разбирая дороги и почти не глядя по сторонам. – Роуминг слишком дорогой, а планшет со скайпом остался в гостинице, не бежать же теперь за ним. Тем более, планшетом завладела Роза. И уж ей-то про книжку рассказывать совершенно бессмысленно. Розе такое не интересно. Пропустит мимо ушей, в лучшем случае посмеется: бедная детка, упустила единственный в мире экземпляр иллюстрированного путеводителя по местным бомжатникам! Да ладно тебе, не горюй, подумаешь, великое дело – книжка про какие-то дурацкие дворы и дурацкие зеркала.
* * *
Дурацкие зеркала, – озадаченно думала Роза, остановившись перед грудой узких высоких зеркал, помутневших от времени и непогоды, но целых, не битых, в массивных тяжелых рамах, не факт что действительно антикварных, но вполне может оказаться и так.
Во дворе, к ее величайшей досаде, никого не было. Там цвели мальвы, бродили сонные голуби и развевалось на ветру развешенное для просушки белье, нелепые зеленые простыни в алых и белых розах, детские полотенца со старомодными Диснеевскими героями и драгоценная жемчужина этой коллекции, гигантские, голубые, как майское небо, мужские «семейные» трусы. Роза долго оглядывалась в надежде увидеть в одном из окон первого этажа хозяйку, стерегущую свои сокровища, но просчиталась. Никто их не стерег.
Не столько в надежде встретить кого-нибудь из жильцов, сколько просто из упрямства Роза пошла в дальний конец двора, где в густых зарослях сорняков кокетливо таились дровяные сараи, такие косые и кривые, что даже ругать их не стоило, рухнут от первой же критической мысли, а мне потом отвечать.
И там, у одного из сараев, среди лопухов и низкорослых кустов давным-давно отцветшей сирени обнаружились эти дурацкие старые зеркала в тяжелых рамах, высокие, в человеческий рост, но такие узкие, словно были специально придуманы для дискриминации толстяков. Впрочем, Роза все-таки поместилась, втиснула свое отражение в узкое зеркало, как в платье размера М. И невольно замерла, залюбовавшись. Давненько зеркала не показывали ей настолько приятных картинок. Получается, просто плохо старались. Я по-прежнему чертовски хороша.
Хороша-то хороша, – растерянно думала Роза, – но будем честны, не так уж похожа на собственные фотографии, даже самые льстивые, с удачно выставленным светом. Ясно, что это зеркало просто вытягивает изображение, такой эффект кого угодно украсит, но как, скажите на милость, оно ухитрилось сделать мне тонкую талию, сохранив широкие бедра? И пышные волосы вместо аккуратной стрижки? И…
И штаны вместо юбки, – обреченно завершила она, приглядевшись к своему отражению. – То есть это, получается, вообще не я. И зеркало – не зеркало, а… – картина? Отлично, кстати, написанная, как же можно такое на улицу… Ой.
«Ой» в данном случае означало, что отлично написанная картина приложила палец к губам, словно опасалась, что Роза начнет орать, и заранее приняла меры. Хотя именно от таких мер обычно и поднимают крик. Но Роза не подняла. И даже не потому, что в критических ситуациях всегда становилась спокойной и сдержанной, а просто оцепенела. Утратила не только дар речи, но и дар панического визга. И чрезвычайно полезный в некоторых случаях дар уносить ноги пока жива.
Впрочем, женщина на картине – или все-таки в зеркале? – совсем не казалась опасной. В чудовище не превращалась, из рамы не вылезала и вообще ничего особенного не вытворяла. Стояла, разглядывала Розу. А та – ее. И еще невысокую кудрявую блондинку, улыбавшуюся ей из соседнего зеркала. И смуглого старика с вдохновенно развевающимися седыми усами, и серьезного долговязого подростка, и рыжего мальчишку, корчащего уморительные рожи. Что творится в остальных зеркалах, ей не было видно, но Роза не сомневалась, что и там толкутся неведомо чьи отражения, привстают на цыпочки, ворчат: «Ничего не видно!», – и, возможно, требуют переставить их в первый ряд, согласно купленным билетам. Если уж в кои-то веки такая интересная дама во двор зашла.
Уж сейчас-то я точно не сплю, – наконец подумала Роза. Это была первая мало-мальски связная мысль с того момента, как ее отражение, оказавшееся кем-то другим, поднесло палец к губам.
