– Я тоже в свое время пыталась все это сфотографировать, – призналась Луиза Захаровна. – Примерно с тем же результатом. Сколько дорогой пленки перепортила, знали бы вы! Но до ваших выводов я тогда так и не додумалась. Хотя, казалось бы, очевидно! У вас на редкость ясная голова, – и посторонилась, пропуская его в кухню.
Там курьер наконец избавился от пакетов и подошел к окну. Некоторое время стоял неподвижно, смотрел. Луиза Захаровна его не торопила. Наконец он сказал:
– Такие интересные дома со стенами-лестницами. Немножко похоже на пирамиды Майя, только не пирамиды. Просто жилые дома. Я даже занавески на окнах отсюда вижу. А на крышах растут деревья. И кто-то там качается в гамаке.
– В Ку-Лактимуре такой обычай: сады на крышах домов сажают все вместе. Домовладельцы, их друзья и родные, соседи, просто прохожие, которые шли мимо и решили составить компанию. И отдыхать в этих садах имеют право все горожане без исключения. Для того и внешние лестницы – чтобы любой желающий мог подняться в сад, не тревожа жильцов. Вроде бы считается, что этот обычай установился по требованию деревьев, которые хотят ежедневно встречаться с разными людьми, как если бы росли на улицах и площадях. Затащили нас на крышу, будьте любезны обеспечить хорошей компанией, а не то зачахнем и никогда не зацветем, – вот и весь разговор. Хочешь не хочешь, а приходится идти им навстречу.
– А откуда вы все это знаете? – спросил Марюс. – Тамошние люди иногда подходят к вашим окнам и рассказывают о себе?
– Такого, к сожалению, пока не случалось, – улыбнулась она. – А жаль! Я, как и ку-лактимурийские деревья, люблю новые знакомства.
– Но как же тогда?
– Сложно объяснить, – вздохнула Луиза Захаровна. – Проще сказать: считайте пока, что у меня неуемное воображение. А там поглядим. Надеюсь, однажды вам удастся выйти на мой балкон. Тогда сами разберетесь.
– Но в вашем доме нет балконов, – растерялся Марюс.
– Совершенно верно, нет, – кивнула она. – И за окнами у меня, не забывайте, улица Лидос, а вовсе не какой-то неведомый Ку-Лактимур. Но для нас с вами эта информация больше не представляет особой ценности. У нас с реальностью отдельный договор.
Улица Плачойи
(Plačioji g.)
1 + 1
Почти каждый день, возвращаясь с работы, шел по Плачойи, а потом сворачивал на Круопу, откуда можно было подняться по лестнице почти к самому дому; не то чтобы кратчайший маршрут, просто любил ходить по этим узким коротким улочкам за синагогой, обшарпанным и неизменно безлюдным, чувствовать себя монетой, ненадолго угодившей в потайной латаный-перелатаный, а все равно дырявый карман условно пижонского пиджака, которым город щеголяет перед туристами и жителями собственных спальных окраин, изредка, хорошо если пару раз в месяц приезжающими погулять в центр.
Любил этот район, застрявший даже не то чтобы в прошлом, скорее, в полном безвременье; знал, что рано или поздно его вытащат из этого безвременья за шкирку, как угнездившегося в хозяйском шкафу кота, отряхнут, осмотрят с деловитой брезгливостью, выкупят все что можно, снесут, перестроят, отремонтируют, распродадут. Знал и совсем не грустил по этому поводу, но дорожил каждой прогулкой, как трофеем, отвоеванным у неизбежности. Сегодня моя взяла, а дальше – ну, поглядим.
Очень удивился, обнаружив там новенькую вывеску «Арт-галерея 1+1». Не было тут никогда никаких галерей; ясно, конечно, что открыть галерею дело нехитрое, но елки, не здесь же! В этих безлюдных проулках даже булочная прогорит в первую же неделю: жильцов в окрестных домах раз, два и обчелся, а остальным просто в голову не придет сюда завернуть.
Естественно, зашел. Интересно, что там такое.
Галерея оказалась совсем дурацкая.
Во-первых, слишком маленькая. Предполагается, что художественная галерея – это все-таки какое-никакое, а выставочное пространство. И, по уму, хорошо бы иметь возможность отойти от стены, на которой висят картины, хотя бы на несколько метров. А «несколько» – это совершенно точно больше двух! Если бы две тесные комнатушки объединили в одну, сломав перегородку, вышло бы еще туда-сюда, однако хозяева галереи не стали утомлять себя капитальным ремонтом. Поэтому вместо одного условно пристойного выставочного зала здесь было два: очень маленький и совсем крошечный. И освещение хоть куда. В смысле пристрелить бы их всех, чтобы не мучились.
Во-вторых, на неровно, на скорую руку выбеленных стенах висели не городские пейзажи, не натюрморты с маками и васильками, не портреты умильных котов, сулящие хотя бы смутную тень надежды на прибыль, и даже не какой-нибудь лютый, надменно глумящийся над зрителем авангард, а просто черно-белые фотографии, на первый взгляд производящие впечатление любительских из-за небольшого размера и дешевых рамок с тусклой позолотой; впрочем, именно рамки и смягчили его сердце, у бабушки были такие же или очень похожие, надо же. Только поэтому сразу не вышел на улицу, решил задержаться и внимательно посмотреть.
Фотографии неожиданно оказались вполне ничего, их бы еще распечатать покрупнее и оформить по-человечески. Никогда не любил соваться с непрошеными советами, но тут почти невольно принялся оглядываться по сторонам в поисках живой души, которую можно было бы спросить: за что вы так ненавидите автора? Почему так старательно скрываете от публики достоинства его работ? И имя нигде не написали, слушайте, ну так же нельзя!
Во втором зале, то есть, если называть вещи своими именами, в дальней каморке, обнаружил милую старушку в аккуратном клетчатом платье, которая сразу, не дожидаясь расспросов, объявила, что знать ничего не знает, в галерее сидит по просьбе соседа, которому понадобилось отлучиться по делам, а выставка пока не работает, открытие только в пятницу. Но ладно, если зашли, можете посмотреть сейчас.
Прошелся по залу; ну как прошелся – три шага туда, четыре сюда. Фотографии тут были не хуже, чем в первом, скорее всего, того же автора или группы авторов, объединенных сходными представлениями о том, как надо снимать. И в какие убогие золоченые рамки потом запихивать свои снимки, чтобы отпугнуть как можно больше любителей изящных искусств. Если оформление – часть суровой мизантропической концепции, тогда отлично все удалось.
Ладно, какое мне дело.
Уже собирался поблагодарить и уйти, когда увидел себя. Подумал: «Быть того не может, просто немного похож», – но сходство было так велико, что засомневался, подошел поближе и долго рассматривал фотографию, на которой его двойник, лет на десять моложе, в обрезанных до колен джинсах и светлой футболке с надписью «Hasta Mañana»
[10] пересекал Кафедральную площадь, подняв над собой, как зонт, тощий скелет давным-давно осыпавшейся елки. Свободной рукой двойник обнимал маленькую кудрявую женщину в длинном, до пят сарафане, оба хохотали так заразительно, что невозможно было не улыбнуться в ответ этим придуркам, собравшимся выбросить рождественскую елку, судя по их одежде, в июле. Ну или ладно, допустим, чуть раньше, в мае почти каждый год бывает несколько очень жарких дней.
