Илья же услышал обо всём от хазар-христиан — бродников и черкасов, которые толпами бежали навстречу дружинам киевским, чая в них своё освобождение. Набирались целые полки хазар, которые рвались в бой против Тьмутаракани, против Хазарии. Теперь можно было не опасаться за семьи, в селениях стояли славянские гарнизоны, женщины и дети были недоступны хазарским карателям. Стало быть, пришла пора расквитаться!
Но с кем? Хазария словно бы растаяла. На месте страшного государства, где правил каган, исповедавший иудаизм, бродили и селились на пустующие земли хазары и дети иных племён, недавно принявшие ислам.
Странное ощущение сна охватывало Илью особенно по вечерам, когда ведомая им конная дружина шагом двигалась в сторону стоявших у горизонта, как облака, гор. Ему казалось, что когда-то он уже всё это видел или, во всяком случае, знал, как выглядят горы у горизонта, как благоухает вечерняя степь, как ложатся под копыта коней нетоптаные и не знавшие косы травы. Никогда прежде не виданные им, но известные по рассказам отца и деда птицы попадались навстречу, а уж когда стали толпами переходить на сторону Владимира пятигорские черкасы-христиане, то чуть не в каждом втором старике ему чудился покойный отец. Та же стать, те же седые кудри, синие глаза и говор... Он говорил об этом со своими родаками, и те признавались, что чувствуют приблизительно то же: не в места незнакомые вершат они поход, а возвращаются на утраченную некогда родину. Не они чужие в этих степях, но супостаты многоразличные, идущие из-за гор да из-за моря. А море было уже близко. Не Чёрное, а своё, родное, зовомое морем ассов, Азовским. Запахи его уже доносил влажный ветер.
Наконец настал день, когда прискакавшие из передовой сторожи храбры сообщили:
— Впереди море, а по берегу на левую руку, в двух переходах, Тьмутаракань — город великий!
Илья не мешкая сам пошёл в досмотр. Таясь и оглядываясь, через два дня вышли они к Тьмутаракани.
Город, окружённый высокими глинобитными стенами, стоял на берегу удобной и красивой гавани, где было причалено много судов. Правда, это были небольшие ладьи. Всё, что могло уплыть, — ушло за море. Город готовился к осаде и был затворен. Пылали на его башнях огни — кипятили смолу и вар, чтобы обливать наступающих. По селищам и посаду неусыпно шныряли дозорные. Конные разъезды маячили по необозримым виноградникам, окружавшим Тьмутаракань. Пузатые башни неусыпно глядели бойницами и в море, и в степь.
Ежели Киев, деревянный и тёмный, как старая корзина, лепился по высокому берегу Днепра, полз вверх по кручам, высился башнями своих острогов, теремов и детинцев, то этот город, серый как ласточкино гнездо, был виден как на ладони. Хорошо видны были улицы, перегороженные глухими заборами, зелёные внутренние дворы, глинобитные дома с плоскими крышами...
— Чужой город, — сказал славянский храбр, стоявший рядом с Ильёю. — Я таких никогда не видывал. Вона как тут домов налеплено из земли.
— Будун, — подтвердил служилый торк. — Глиняный город.
— Тяжко будет на улицах бой вести...
— Тьма тарх, — сказал опять торк и перевёл. — Тысяча домов.
— Тут больше, чем тысяча.
— Велик город. Велик.
В закатном солнце город светился, как чудовищная челюсть, подковой лежащая около гавани, и стены его были подобны обглоданным ветрами костям.
Что-то произошло там, за стенами. Тревожно забил набат. По стенам побежали воины. Виноградники словно ожили — отовсюду сквозь них побежал ко городу народ.
— Уж не нас ли заметили? — подумалось воям.
— Нет, — сказал Илья, показывая на море. По всему горизонту шли громадные греческие корабли, никогда прежде не виданные русами и славянами, торками и мирными печенегами. Сотни кораблей, мерно вздымая вёсла, казалось, перегородили море. Шёл лучший в мире византийский флот, с многочисленными полками киевскими, битком наполнявшими палубы.
— Всё! — сказал Илья. — Конец гнезду хазарскому.
Со стороны степи, медленно отрезая город от дальних гор, поднималось облако пыли: конные и пешие рати брали Тьмутаракань в глухую осаду.
Глава 2
Странная победа
Тьмутаракань штурмовали несколько дней. Никогда, ни раньше, ни позже, Илья Муромец не участвовал в такой резне. Она начиналась на рассвете и кончалась, когда вокруг становилось черно.
Закиданная кувшинами с греческим огнём, задыхающаяся в дыму горящих домов и войлочных юрт, что стояли в городе, с полуразрушенными стенами, пылающими от пролитой смолы, последняя цитадель Хазарии отчаянно дралась до последнего защитника, до последнего человека, способного держать меч в руках, независимо от того, был это мужчина, старик, ребёнок или женщина.
Готовясь к осаде, жители города вывели и продали всех рабов, перебили всех христиан и оставили за стенами только хазар-мусульман и хазар-иудеев. Первые ненавидели русов, вторые знали, что в любом случае их ждёт смерть. Слишком долго шли в гавань на невольничьи корабли многотысячные караваны рабов — славян, финнов, тюрок, русов... Защитникам города было всё равно, кто ворвётся первым на улицы — киевляне, тюрки, русы или греки, — со всеми они были в смертельной вражде. И как столетиями никого не щадили, так и сейчас сами не ждали пощады. Они сражались, чтобы умереть, заранее выведя всех слабых духом, больных и не желающих сражаться в горы. Вывезли туда драгоценные свитки старинных фолиантов, святыни и сокровища. Но Тьмутаракань была так богата, что всё вывезти было невозможно.
После того как, завалив ров горами трупов, нападавшие захватили стены, бой разгорелся с ещё большей силой на улицах. Каждый дом по нескольку раз переходил из рук в руки, причём и те и другие, возвращаясь, добивали раненых врагов.
Кровь текла по сточным канавам вдоль мощёных улиц, перехлёстывала на мостовую; в ней скользили кони и оступались пешие.
Стен и цитаделей внутри города было несколько, и каждую брали, не считаясь с потерями.
Наконец, потеряв значительную часть войска, наступавшие ворвались в центральную цитадель и в двухдневном бою перебили всех его защитников. Тьмутаракань пала.
Когда дружина вышла из города, выволокла всех раненых и убитых, в город стали возвращаться жители, гасить головешки пожаров, хоронить убитых защитников крепостей, которых в Тьмутаракани было несколько. Их невозбранно пускали к раненым, лежавшим вместе, чтобы родственники могли опознать своего и забрать его домой.
Илья присматривался к этим новым для него людям, ни одеждой, ни обликом на киевлян и подвластные им племена не походившим. Одежда на них была восточная — шаровары и у мужчин, и у женщин. И только по тому, что некоторые закрывали лицо, можно было догадаться, что это мусульманки. Так он и не смог догадаться, кто хазарин-еврей, кто — мусульманин. Все в плащи закутанные, все не то с косами, не то с пейсами, бородатые...
Когда ему бывало назначено, он проезжал по улицам, ещё залитым кровью. Хазары поднимали обгорелые чувалы
[14], закапывали за городом трупы раздутых лошадей. Через несколько дней запели в синагоге раввины, и потянулись старики и старухи на молитву.
