– Позвольте мне, – раздался голос графини Пэппи Куцци-Чуллок.
Ада обернулась. Ее отец и графиня стояли рядом с запутавшимися лошадьми. У всех на глазах графиня Пэппи ухватилась каждой рукой за лошадь и без всяких усилий подняла их над головой.
– Вот это улет! – восхищенно шепнул Сливси.
Лорд Гот распутал постромки и упряжь, и графиня поставила лошадей на место.
Затем шагнула к коляскам, приподняла их и расцепила колеса. Потом поставила на ход, отряхнула снег с перчаток и взобралась обратно в сани, под аплодисменты и восторженные вопли Сливси.
– Ах, это пустяки, – отвечала она с улыбкой на комплименты лорда Гота, превозносившего ее необыкновенную силу. – Видели бы вы, как я снеговика кидаю!
– В эту ночь сквозь снег и град, – запел Пальц Християн необыкновенно высоким голосом, пока они неслись ко главному входу в Грянул-Гром-Холл, – с ветром Тора входит хлад…
Глава седьмая
Прадедушкины часы на каминной полке пробили восемь, когда Ада открыла глаза. В ее кровати с балдахином о восьми столбиках было тепло и уютно, особенно когда занавеси балдахина были плотно задернуты, не пропуская звуков. Ада натянула свой отороченный шерстью альпаки шлафрок, который она предусмотрительно сложила в ногах кровати накануне вечером, и выбралась из-под одеяла. Затем высунула голову из занавеси.
– Доброе утро, мисс Ада, – сказала Руби, ставя поднос на не-только-журнальный столик перед ревущим огнем. – Нынче очень холодное утро, и я подумала, что вам захочется позавтракать у камина.
Руби искренне улыбнулась, но от Ады не ускользнули темные круги у нее под глазами, выбившиеся из-под чепца бесприютные пряди и незавязанные ленточки фартука, как будто она одевалась на ходу.
– Ты очень заботлива, Руби, – сказала Ада, выбираясь из-под балдахина и тоже подходя к камину. – Но что с тобой? Ты выглядишь просто ужасно.
– Ах, Ада! – воскликнула Руби. – Что я за ночь пережила!
Ада подвинула кресло, и Руби в него уселась.
– Во-первых, в комнатах персонала были какие-то странные шумы. Лай, скулеж и жуткий вой…
Ада намазала маслом несколько гренок-солдатиков и налила Руби чашку чая.
– Нет-нет! – запротестовала та. – Это же твой завтрак!
– Глупости, – твердо сказала Ада. – Добрая чашка чая тебе явно не повредит, нервы успокоить. И яйцо всмятку тоже возьми.
Ада уселась напротив Руби и погладила ее по руке.
– Я думаю, ты слышала участников литературно-собачьей выставки, – сказала она успокаивающе. – Они только прибыли и привыкали к новому месту.
– Не думаю, – ответила Руби. – Я встретила Артура сегодня утром на лестнице, он сказал, что ночь все собаки провели в конурах, которые Мальзельо приготовил для них в Невинных погребах, в подвале под домом. А то, что мы слышали, доносилось сверху дома, из коридора мансарды, прямо снаружи наших спален. И потом…
Глаза Руби округлились как блюдца.
– …наши башмаки за дверьми…
Она сделала большой глоток.
– Что случилось с вашими башмаками? – спросила Ада.
Руби подняла ногу и оттянула носок своего потертого и поцарапанного башмака.
– Их сжевали! – выпалила она.
Еще две чашки чая и яйцо всмятку успокоили Руби достаточно для того, чтобы вернуться к работе на кухне. А после Адиного обещания, что Чердачный клуб займется этим делом, она окончательно воспряла духом.
Когда Руби ушла, Ада отправилась в гардеробную, чтобы одеться. Ее прежняя камеристка, Мэрилебон, всегда оставляла ей одежду на диване, но теперь Аде нравилось подбирать ее самостоятельно.
Девочка выглянула в окно. Снег густо покрывал землю, переливаясь белизной и сверкая на холодном зимнем солнце.
Проследив взглядом вниз от ступенек парадного крыльца, Ада увидела участников литературно-собачьей выставки, выведенных их хозяевами на утреннюю прогулку. Или, подумала Ада, скорее наоборот, потому что каждого романиста (и поэта), наглухо
уткнувшегося носом в свою книжку, осторожно вел его пес. Сэр Вальтер Жжот нес огромный переплетенный в кожу фолиант.
Когда тот выпал из рук хозяина, Айвенго, шотландская гончая, немедленно поднял его, радостно вертя хвостом.
Плейн Остин громко читала вслух роман, сопровождая свою декламацию отточенными жестами, в то время как Эмма – хампширская ищейка чрезвычайно голубых кровей – вынюхивала что-то у ее ног, прижавшись носом к земле.
Позади них Джордж Элиот и Уильям Проснись Теккерей шли в пляске, подразумевавшей скрещенье рук и обмен через равные промежутки времени читаемыми романами. Будлз, ярмарочный бульдог, прокладывал дорогу, а Флосси, старая милдмарчская овчарка, сопровождала их сзади.
Замыкала процессию закамуфлированная в белую накидку и чепец Домили Дикинсон, тихонько семенившая сквозь снег, в то время как похожий на черную кляксу Карло, янки-дуль-пудель, рысил рядом. На ходу Домили читала стихи из тоненькой книжечки, которую держала затянутыми в белые варежки руками.
Надежда – чудо в перьях,
Поющее в листве.
Увы, стремится кошка
на дерево с окошка,
мечтая о тебе.
Ее неожиданно звонкий голос далеко разносился в морозном воздухе.
«Не может быть, чтобы эти благовоспитанные собаки грызли ночью башмаки служанок», – мелькнуло у Ады в голове.
В этот момент послышался цокот копыт по плотно смерзшемуся снегу, и на дорожке показалась Фэнсидэй Эмбридж, восседающая в повозке, влекомой разъяренным ослом. На ходу Фэнсидэй помахала Уильяму Проснисю Теккерею, который прервал свой танец, чтобы отвесить ей театральный поклон. Фэнсидэй попыталась остановиться, но осел, Безумный Клод, упорно протащил повозку к парадному крыльцу. Вся красная, Фэнсидэй спрыгнула с сиденья и взбежала по ступеням.
