Биллтоу медленно кивнул.
— Все, что тебе требуется, — это бумага и чернила?
— Ну, и хотелось бы, в качестве вознаграждения, провести день на свежем воздухе. Всего один день, большего я не прошу.
Тут уж Биллтоу почувствовал себя вправе карать и миловать.
— Ах вот оно что! Ты хочешь, чтобы я ослушался самого маршала Бонвилана?
— Один день. Или даже ночь. Мне необходим свежий воздух, мистер Биллтоу. Эти воздушные шары сделают вас богатым и знаменитым.
Биллтоу задумался, продолжая жевать табак.
— Я дам тебе бумагу и чернила, а потом на свои деньги закажу на Большом Соленом один воздушный шар. Если испытание пройдет успешно, после коронации ты получишь день на свежем воздухе. Если же нет, от всех удобств в твоей камере не останется и следа, а когда солнечный свет в следующий раз коснется твоих глаз, ты не сможешь оценить этого, потому что будешь мертв.
Испытание прошло успешно и даже весьма зрелищно. Бонвилан одобрил изготовление на Большом Соленом нескольких воздушных шаров с фейерверками внутри. Он всегда стремился произвести впечатление на посещающих острова сановников, а воздушные шары с фейерверками внутри не только позволят продемонстрировать эффектное изобретение, но и послужат зловещим напоминанием о воинской доблести снайперов.
Маршал заверил охранника Биллтоу, что воздушные шары действительно будут носить его имя — если в ночь коронации взорвутся как надо; более того, он за свои труды получит высочайшее одобрение и щедрую пенсию. По правде говоря, Биллтоу никогда не видел маршала таким довольным. Тот даже намекнул, что, возможно, Биллтоу пошлют в столицы разных иностранных государств — для демонстрации этих воздушных шаров. Биллтоу вернулся с аудиенции у Бонвилана, сияя и в самом добром расположении по отношению к Конору Финну.
Взрывающиеся воздушные шары действительно были хитроумным изобретением, и маршал ни на миг не поверил, что оно родилось в голове Биллтоу; однако испытание прошло с таким головокружительным успехом, что он не озаботился тем, у кого именно охранник украл идею. Важно, что она сработала и ни англичане, ни французы ничего подобного не имеют. Каждый пиротехнический воздушный шар представлял собой просто наполненный водородом и покрытый светящейся краской воздушный шар, внутри которого находились пачка фейерверков и короткий запал. От стрелка требовалось лишь попасть в центр светящегося шара нитроглицериновой пулей: водород воспламенится, детонатор сработает, и фейерверки вспыхнут.
Для удовольствия королевы Виктории и в назидание всем собравшимся снайперы Бонвилана расстреляют воздушные шары с расстояния почти в километр. Это станет эффектным завершением праздника коронации.
Конор поделился этой идеей с Биллтоу отнюдь не из патриотического желания развлечь гостей коронации. Если все пойдет, как он задумал, тогда один из этих воздушных шаров понесет дополнительный груз. Человеческий. Однако теперь, из-за суеверия королевы Виктории, коронация сдвигается на более раннее время, и Конор еще не готов. Жизненно важные шелковые простыни по-прежнему лежат в каком-то бельевом шкафу на Большом Соленом. Его планы не доведены до конца. Он разрабатывал их месяцами, и то, что сейчас возникло препятствие к их осуществлению, стало жестоким ударом.
Конор забрался в нишу позади того, что по-прежнему воспринимал как койку Винтера, и сдвинул фальшивый блок. Пространство залили алые солнечные лучи; кораллы впитывали свет, преобразуя его в зеленую световую энергию. Он недаром перешел в ночную смену — это давало больше дневного света для разработки его планов.
Прошло меньше минуты, и вся камера замерцала тысячью расчетов, схем и чертежей. Бесценный научный клад, жизнь которому дала сама природа. Стены пестрели набросками воздушных шаров, планеров и летающих машин тяжелее воздуха. Эти выцарапанные на стенах эскизы воплощали в себе два года захватывающих, а порой и навязчивых раздумий. Все предыдущие записи были сейчас перекрыты — за исключением четырех финальных тактов оперы Линуса Винтера и слова «Конец».
На протяжении нескольких первых месяцев самих мечтаний о машинах хватало, чтобы помочь Конору коротать долгие одинокие часы. Однако человек не может оставаться в воздухе вечно, даже в мечтах. Его летающим машинам требовалась цель, место для приземления.
Конор Брокхарт полетел бы к своим родителям, к Изабелле, однако за прошедшие два года они ни разу не поставили под сомнение изложенную Бонвиланом версию событий. Если бы это произошло, Конору наверняка нанесли бы визит или прислали сообщение. Да что там! Изабелла могла спасти его. Погрозила бы королевским пальчиком, и его помиловали бы или на худой конец сослали — если бы их детская любовь что-то еще для нее значила. Очевидно, все было не так. Его с презрением вычеркнули из памяти, Конор чувствовал это так же уверенно, как холодный камень под ногами. Поэтому его сердце ожесточилось и преданность уступила место эгоизму.
Верх взял Конор Финн, вытеснив Конора Брокхарта, и благородство Брокхарта сменилось своекорыстием Финна. Он разбогатеет, обокрав людей, укравших у него жизнь. Соленые острова дорого заплатят за два последних года. Алмаз за каждый день. И как только у него будет достаточно денег, он уедет в Америку и начнет там новую жизнь. Вот такой был у него план, и только он позволял ему жить.
Итак, каким образом сбежать? По земле, по морю или по воздуху? Земли как таковой не было; море ненадежно; оставался воздух. Он должен улететь отсюда, а если не может улететь, то пусть хоть парит, медленно падая. Идея родилась, но на ее осуществление должно было уйти не меньше года. Внезапно коронация оказалась передвинута, и его планы разлетелись вдребезги, словно упавшее зеркало, и на то, чтобы собрать вместе все куски, оставались считанные дни.
Конор лежал на бугристой поверхности, не обращая внимания на капающую соленую воду, и разглядывал свои чертежи. Он должен запомнить их до мельчайших деталей, а потом уничтожить. Они представляют несомненную ценность для любой армии в мире, в особенности для Бонвилана. А идея того, что он хоть как-то, хоть когда-то и хоть чем-то поможет маршалу Хьюго Бонвилану, была непереносима для Конора.
Он проводил пальцем по каждой линии, каждой плоскости, каждому изгибу пропеллера и руля, по стрелкам, обозначавшим воздушные потоки, и даже по воображаемым облакам, которые он запечатлел, почти бессознательно подчиняясь художественной стороне своей натуры. Едва очередной планер, воздушный шар или аэроплан оказывался зафиксирован в памяти, он замазывал чертеж грязью, втирая ее в каждую прорезь, каждый желобок.
К рассвету изумительные проекты остались существовать лишь в голове Конора Финна.
Этим вечером Биллтоу опоздал на тридцать минут, но появился, с головы до ног обернутый в шелковые простыни.
— Они прямо прилипли ко мне, — заливался он. — Я — римский император, вот кто я такой. Артур Биллтоу Цезарь.
Конор ждал у двери и ужаснулся, увидев, что Биллтоу наступил подошвой сапога на край одной простыни. Ему предстояло и без того много поработать иглой, чтобы еще зашивать разрывы.
