– Тебе лучше не знать, босс.
– Плата за колтан?
– Или за касситерит. Или за золото. Тутси, под ними ж много рудников. Они поставляют в Лубум – я плачу.
В сущности, не мое дело. Эрван вытянулся на мешках и скрестил руки под головой. Вообще-то, чемодан оказался хорошей новостью. С таким товаром он мог быть уверен, что преодолеет последние препятствия и доберется до сестры Хильдегарды.
А вот с возвращением будет сложнее.
45
Покой героям только снится. Рудники – это день и ночь.
Совы пахали вовсю. Молотки стучали, камень трескался, эхом отдаваясь вдоль штолен, ломая кости горе. И глаз не сомкнуть. Морван ловил себя на том, что сожалеет о своих самых жутких кошмарах.
Вместо снов он просто вспоминал, и это было хуже всего.
Клиника Стенли, март 1971 года.
– Доктор, эти мои галлюцинации… Я больше не могу…
– Опишите мне их.
– Мы же часто о них говорили. Я вам сказал, что…
– Давайте еще раз.
Лежа на ковре, Грегуар с трудом сглотнул и пробормотал:
– Я вижу ее лицо.
– Какое оно?
– Красивое, но… будто распадается. Черты правильные, но плоть пожелтелая и вся в язвах. От худобы проступили скулы и глазные впадины.
– Это все? Что-нибудь еще портит ее красоту?
Вопросы заставляли сосредоточиться на ней – яснее различать ее в глубине собственного сознания.
– Ее череп обрит. Видны бритвенные порезы на коже.
– Кто ее так обрил?
– Я.
Закрыв глаза, Морван начал тяжело дышать. Он подумал о strong and hard punishment, «каре тяжкой и жестокой», в англосаксонских странах в XV–XVI веках: приговоренного душили, заваливая тяжелыми камнями.
– Что еще вы видите?
– Доктор, вы знаете.
– Отвечайте.
Воспоминания плющили ему грудь. Он умрет под этими плитами. Первые годы его детства.
– Свастика.
– Где?
– У нее на лбу.
– Опишите ее.
– Я… я не могу.
Психиатр хранил молчание. Ни щипцов, ни анестезии: роды пройдут в страдании. Морван, двадцати пяти лет, наполовину сумасшедший, никогда не думал, что в Африке найдет… психологическую помощь. На протяжении многих лет он страдал галлюцинациями и приступами ужаса. Черный континент, который сам по себе был бредом в трех измерениях, оказался заодно и лекарством…
Он открыл глаза: на потолке крутился вентилятор, мерно и бесшумно. Роскошь в Конго. Обычно лопасти вращались с жутким скрипом, как если бы сам воздух вопил по мере того, как его кромсали на куски.
– Вы отыскали первопричину этих видений? – настаивал де Пернек.
– Нет никаких причин. Они у меня всегда были, я…
– Но они усиливаются с тех пор, как вы здесь, в Лонтано.
– Не совсем: с тех пор, как я в Африке.
– Значит, это совершенно не связано с вашим расследованием? С этим убийцей, на котором вы зациклились?
– Нет. Я уверен, что нет. Это связано с… этой землей, с народом.
– Что вы хотите сказать?
– Не знаю.
– Вы думали над этим?
– Только об этом и думаю.
Загипнотизированный острыми вращающимися лопастями, он почувствовал себя лучше. Говорить, дышать, говорить, дышать… Он выбрался из каменной ловушки, отдалился от лица, от креста, от бритвенных порезов…
– Думаете, эти приступы опасны?
– Для моего мозга – точно! – попытался он пошутить.
Психиатр встал со своего места. Теперь он нависал над ним.
– Увертки делу не помогут. Это опасно для кого? Для кого?
Камни вернулись. Удушающая жара в комнате. Прерывистое дыхание. И этот голос, витающий в духоте…
– Опасно для кого? – настаивал голос.
– Для нее, – ответил он наконец, с ощущением, что порезал себе рот.
– Кто она?
– Катрин.
– Вы опять ее избили?
– Я не люблю это слово.
– Оно не соответствует действительности?
Камни больше не дробили его грудную клетку, они закупорили горло изнутри.
– Нет, но…
– Но что?
– Когда это случается, я больше не в своем нормальном состоянии.
– А какое свое состояние вы считаете нормальным?
– Когда нет приступа. Передышки, когда я спокоен.
Молчание. Голос размышлял. Нет, наоборот: он давал время поразмыслить ему самому.
– Можете ли вы сказать, что эти приступы – ваша неотъемлемая часть?
– Они – часть сумеречной зоны во мне, больной зоны…
– Вы знаете, что их вызывает?
– Нет.
– Подумайте.
– Представления не имею! Они случаются… и все.
– Но жертва их всегда Катрин.
– На что вы намекаете?
– Можете ли вы сказать, что это ее присутствие вызывает приступы?
Он не мог ответить. Не мог даже подумать над вопросом. Без сомнения, потому, что ответ заключался в вопросе.
– Я ее предупреждал… – пролепетал он. – Я… приказал ей не следовать за мной.
– Вы представляете для нее угрозу?
– Моя сумеречная часть, демон, который во мне…
– Почему вы говорите о демоне?
– Не знаю.
– Вы сказали, что Человек-гвоздь стремится защититься от своих демонов, убивая женщин.
– Я должен убить кого-то, чтобы мне стало лучше?
– У каждого свой катарсис.
Что на самом деле советует ему этот псих? Убить Кати?
– Подумайте над этим, Грегуар. Вы должны найти способ избавиться от своего страха, от гнева.
– Это вы должны меня лечить! И вылечить!
– Нет, Грегуар. Только вы сами можете это сделать.
Морван вскочил. Де Пернек отпрянул в испуге. Полицейский улыбался, весь в поту. В настоящий момент лучшим катарсисом было бы разбить что-нибудь в этом кабинете, обставленном в колониальном стиле, – в первую очередь морду молодого бельгийского врача.
Он шагнул вперед. Психоаналитик отступил. Внезапно все зашаталось. Лучи солнца, падающие в оконный проем, белые стены, плетеный ковер на полу. Психиатр держал в руках фотографию, как держат крест перед вампиром. Грегуар мгновенно узнал женские черты, и его сердце выпрыгнуло из груди с яростью раскаленной пули, вылетевшей из дула.
