– Сумел узнать, как там дела?
Раз уж в джунглях практически невозможно передвигаться, мобильники с карточной системой оплаты стали современным аналогом сарафанного радио.
– Был большой фейерверк, шеф. Минометы, ракеты. Никогда такого не видали.
– У кого оружие? У Фронта освобождения?
– По обе стороны, босс. У хуту тяжелое вооружение. Похоже, стодвадцатимиллиметровые. А у тутси самонаводящиеся снаряды. Так что теперича, босс, они…
Морван быстро сообразил. Торговцы вооружили обе армии. Чем больше людей… Если так пойдет дальше, он может распрощаться со своим бизнесом. Кто бы ни стал победителем, он двинется вверх по реке вместе со всем вооружением, привлеченный запахом колтана.
– И что в итоге?
– Фардовцы покромсали тутси.
Он задал вопрос для проформы – сведения Мишеля, который был луба, исходили от конголезских позиций; обратись он к лагерю напротив, счет был бы обратным.
– Баржи прошли?
– «Вентимилья» останавливалась в Лонтано. Кое-кто говорит, что она сломалась.
Случайность или саботаж, дело рук Эрвана? Малыш способен на все. Во всяком случае, он добился своей цели: высадился на берег. Грегуар испытал приступ гордости: Морваны знают, чего хотят.
– Кто командует Фронтом освобождения?
– Их там два, шеф. Конголезцами командует генерал Этьен Эгбакве, а теми, кто из Интерахамве, – Мефисто.
– Фаустин Муниазера?
– Он самый.
Теперь он действительно чуть не завыл: как этот призрак из прошлого мог именно в такой момент оказаться на передней линии?
– Что нового о моем сыне?
– Я поговорил, шеф. Поспрашивал. Никто не в курсе.
Еще один бессмысленный вопрос. Эрван был на берегу тутси, там, где Лонтано. Среди конголезцев известие о его присутствии разлетелось бы, как весть о пришествии архангела Гавриила – или как о редкой дичи, которую не грех добыть. Яйца белого в коллекции диковинок какого-нибудь местного полевого командира – вот это классный трофей.
– Я тебя засек. Еду.
– Не забудь про горючее.
Он нажал отбой и отдал приказы. В сущности, эта ночная вылазка была ему по вкусу. Африканская ночь достигает такой насыщенности, что остальной мир раз и навсегда превращается в нечто бесцветное и не имеющее значения.
Он подумал о Фаустине, он же Мефисто: паренек далеко пошел со времен «Лучезарного Города». Единственный, кто знает правду о смерти кроткой медсестры. Осталось только молиться, чтобы Эрвану не пришло в голову отправиться на его поиски и расспросить. Грегуар был уверен, что сын в любом случае добрался до сестры Хильдегарды. И старая коза, наверно, все ему выложила…
Немедленно ехать.
Отыскать сына.
И по возможности убить хуту.
60
После десяти вечера юго-восток Восьмого округа – мертвая зона. Бóльшая часть зданий или пустует, или служит обиталищем какой-нибудь шишки. Прохожие – офисный планктон, на машинах только дипломатические номера или цвета национальной полиции. Каждую ночь квартал словно крышкой накрывают и терпеливо ждут наступления дня, как в комендантский час.
В своей мансарде Гаэль чувствовала себя наблюдателем на вышке. Весь вечер, покуривая у слухового окошка, она рассматривала цинковые крыши, молчаливые и тусклые, как могилы. День у окна провела, подыхая от скуки. После ее утренней эскапады Одри и ангелы-хранители совместно выработали новую линию поведения: запрет на любой выход из дому, а также никаких контактов, звонков или СМС без предварительной проверки.
В полдень позвонила Одри: ничего нового. Она пообещала вечером подвести итоги. И тут уж явилась лично, с кебабом, истекающим жиром, капающим на пальцы, и ноутбуком под мышкой. Видя возбуждение Гаэль, офицер сразу ее утихомирила: они опять остались с носом.
– Сначала про Каца. Я еще раз прошлась по всем фронтам. Внутренняя разведка, центральное бюро, все бригады: никто никогда не слышал этого имени, ни один коп не среагировал на твое описание. Я проверила все сомнительные юридические случаи, где был замешан психиатр, – тоже ничего. Проверила картотеки соцзащиты, позвонила в Совет профессиональной ассоциации, в университеты: так звали нескольких врачей, но никакой связи с нашим. Использовала программы визуального распознавания и проверила фотографии психиатров из разных объединений: ни черта.
– А его мобильник?
Одри откусила от своего сочащегося бутерброда, прежде чем ответить:
– Нет необходимых официальных запросов. Мне только удалось получить данные за последние дни, и то благодаря хорошим отношениям с оператором.
– У тебя есть записи?
– Кац не на прослушке, и мы не готовы его к этой прослушке подключить. Для этого потребовалось бы судебное поручение, то есть жалоба, и чтобы дело приняли к производству. Я проверила номера: наверняка пациенты, просто назначал встречи. Ни одного разговора дольше минуты.
– А его жена, дети?
– Тоже ноль.
– А квартира на улице де ла Тур?
– Он ее снимает на свое имя. Не знаю, как он разобрался с бумагами. В любом случае незаконное присвоение налицо.
– Имени Каца нет на почтовых ящиках.
– Он не желает светиться. Тебя это удивляет?
У Гаэль было ощущение, что она уткнулась в гладкую стену без единой трещины.
– А Усено?
– Могу только подтвердить все, что сказала утром. Финалом его карьеры была клиника в Шату. Он по-прежнему возглавлял ее, когда впаялся на машине вместе с детьми.
Гаэль обдумала эту деталь: отец лежал в «Фельятинках» и, возможно, знал Усено, но не станет же она звонить Старику в Африку.
– Никаких трений с правосудием?
– Niente
[71]. Я проверила по криминалистическому учету: ни судимостей, даже ни одного штрафа. Усено был белее своего халата. С ним другая проблема: его семья.
Она открыла принесенный ноутбук, по-прежнему держа в другой руке свою отвратительную жрачку. Гаэль боялась, что жир закапает журнальный столик, но момент был неподходящий, чтобы разыгрывать из себя трепетную домохозяйку.
– Куда я ни сунусь, мне не удается абсолютно ничего найти на его жену и детей. Ни даты свадьбы, ни свидетельств о рождении малышей. Единственное, обнаружился врач в клинике в Шату, который вспомнил, что Усено развелся где-то в двухтысячных годах, и все. По его словам, тот никогда не говорил о своей жене, но парень поступил в клинику всего за несколько месяцев до его смерти. Я порылась в суде по семейным делам, но опять-таки ничего не наскребла. Такое ощущение, что кто-то перекрыл любую информацию на эту тему.
