По-прежнему никакого Каца. Она принялась разглядывать пестрый фасад музея. Ей ужасно нравилось это здание, похожее на свихнувшийся завод, с изломанными печными трубами, которые росли прямо из земли, и андреевскими крестами, намалеванными, как на игрушке.
Вдруг она заметила его. Руки в карманах, под огромной афишей выставки Сальвадора Дали, Кац стоял перед центральным входом.
Она бросила окурок и направилась к нему. Те же своеобразные шмотки, и старомодные, и стильные, и та же только ему присущая манера их носить. Слишком затянутый пояс плаща делал его талию осиной и в то же время придавал ему вид гестаповца. Как мог он надеяться соблазнить такую красотку, как она? Да и хотел ли он действительно ее соблазнить?
Когда до него оставалось всего несколько метров, она вновь представила, как он роется в ее сумочке или идет решительным шагом по кладбищу. Щелчок – и она вспомнила о мумиях в склепе, загадочном Томасе Санцио, покупавшем ингредиенты для бальзамирования, о неясной личности самого психиатра. Она помахала ему, подумав: Кто ты, сукин сын?
– Добрый вечер. – (Ни поцелуя, ни рукопожатия.) – Очень мило, что вы пришли.
– Очень мило, что вы меня пригласили.
– Вы сами предложили это место: хотите сходить на выставку? Она закрывается только через час.
– Я уже была, спасибо. Можем немного прогуляться. Потом поужинаем.
– Как пожелаете, – уступил он и развел руками, не вынимая их из карманов, что придало полноты его фигуре.
Гаэль в очередной раз испытала странное чувство оттого, что видела его вот так, во плоти и в верхней одежде, – его, кто более года оставался только голосом и половинкой туловища. Перемена не пошла ему на пользу: он казался неприспособленным к современной жизни, неуместным в парижской суете.
Чтобы скрыть замешательство, она снова закурила, и они направились к фонтану Стравинского. Кац оглядывался по сторонам. Она как-то себя выдала? Он почуял ловушку?
– Вы связались с моим коллегой? – спросил он неуверенным голосом.
– Вас это больше не касается, господин психиатр.
– Вы правы.
– Я ему еще не звонила. Я должна привыкнуть к мысли о смене уха.
– Но… как вы себя чувствуете?
– Думаю, несколько недель еще продержусь.
– Отлично.
Тон противоречил его утверждению. Куда подевалась его собственная паранойя? Она была убеждена, что психиатры, как и дилеры, любили держать своих клиентов на крючке.
– Как поживает ваша семья? – ломанулась она очертя голову.
– Моя семья? – удивленно повторил он. – Э-э… очень хорошо.
Механические скульптуры фонтана выделялись в темноте своей яркой расцветкой и лоснящимися рельефами. К сожалению, бассейн был пуст, и автоматы стояли на сухом дне.
– Я не помню, – настойчиво продолжала Гаэль, – ваша жена работает?
– Да… То есть нет… – пробормотал он, избегая ее взгляда. – Она по образованию психолог. Время от времени она принимает участие в семинарах.
– Сколько времени вы женаты?
– Я уже давно бросил подсчитывать. Лет двадцать, думаю…
Она чуть было не бросила: «Зачем врешь, сволочь ты этакая?», но довольствовалась тем, что спросила – насмешливо, с долей провокации:
– И она позволяет вам отправляться вечером на свидание с молодой женщиной?
– Я вам уже говорил, у нас не те отношения.
– А какие у вас отношения?
Кац взмахнул руками, будто защищаясь, – его бесполое лицо, выделяясь на фоне модернистских скульптур и готических окон церкви Святого Медерика, представляло собой поистине странное зрелище.
– Прошу вас, – запротестовал он, смеясь, – я не думал, что попаду на допрос!
Вместо того чтобы сменить тон на более мягкий, Гаэль выпустила новый залп:
– Вы помните, с чего начались наши сеансы?
– Э-э… думаю, с того, что вы со мной связались.
– Я не помню.
– Правда? Возможно, это проявление некоторой заторможенности…
– Пожалуйста, не сейчас…
Он опять засмеялся, все более раздраженный, и ускорил шаг.
– Может, мы встретились на какой-то вечеринке, – не отступала она, – когда я была под кайфом или пьяна, а?
– Не думаю, что мы бываем на одних и тех же вечеринках.
– А на каких вечеринках бываете вы?
Гаэль задала вопрос настолько агрессивно, что Кац резко остановился:
– Вы уверены, что хотите видеть меня сегодня вечером?
– Простите, – ответила она спокойнее.
Новая сигарета. Дым, который она выдохнула, внезапно показался ей очень белым. Ослабь давление.
Она сменила курс и заговорила тоном, который считала непринужденным:
– Вы следили за делом Человека-гвоздя?
– Почему вы спрашиваете? – еще больше напрягся он.
– Вы же знаете, до какой степени я была замешана в ту историю.
– Ну и что?
– Мне бы хотелось узнать ваше мнение как психиатра об убийце.
– Прежде всего, о каком Человеке-гвозде вы говорите? О том, что из семидесятых? Или о том, который терроризировал Париж два месяца назад?
По крайней мере, он не изображал полное неведение. Внезапно Гаэль все стало ясно. Кац заинтересовался ею именно из-за ее близости к обоим делам. В конце концов, она была дочерью копа, который арестовал первого убийцу, и сестрой того, который вычислил второго. Но убила-то его я, повторяла она про себя, словно желая проникнуться уверенностью, что в случае необходимости сумеет за себя постоять.
Психиатр снова зашагал, но такой неверной походкой, что казалось, будто он хромает.
– Не знаю, что вам сказать. Я немало прочитал в прессе и…
– И?..
Он промолчал. Она перехватила его взгляд и на этот раз уверилась: он заметил Одри. Она тоже обернулась и едва не закричала: сыщицу с ее бомжовым видом только что остановили патрульные в форме. Сейчас она покажет свой значок и засветит всех окончательно.
– Вы ошиблись, – пролепетал Кац.
– Эрик, – взмолилась она, – я…
Он свернул к улице Ренар. Гаэль на мгновение заколебалась. Одри бросилась к ней, ее люди следом. В общей неразберихе полицейские в форме присоединились к ним.
Не раздумывая, Гаэль двинулась за психиатром. В это мгновение он оглянулся и побежал. Гаэль тоже.
Добравшись до улицы Ренар, Кац замешкался – прохожие с любопытством наблюдали за долговязой фигурой, казалось бегущей от собственной тени, – потом метнулся через улицу прямо посреди движения, прибавив скорость. Машины тормозили, клаксоны надрывались, скутер едва на него не наехал.
