Она смотрела на меня, не веря тому, что видела, и не улыбалась. Я хотела бы увидеть её улыбку и знать, что совершила благо для неё. Но она просто сделала глубокий вздох и закрыла глаза. Тьма сомкнулась над ней.
В Саду
Далеко за полночь факелы ещё полыхали. У основания полированных столбов снег превращался в воду, собиравшуюся в небольшие лужицы, возле которых прыгали шустрые маленькие вороны, желая напиться. Луна скрылась за горизонтом, и за пределами огненных сфер было темно как во сне. В наружном Саду царила тишина – ни лягушек, ни гусей, ни волчьего воя. Цветы были мёртвые и покрытые льдом, деревья – голые и жёсткие. Звёзды молчали на снегу.
Девочка открыла глаза. В тот же миг чернота покинула горло мальчика, и он замолчал, оборвав фразу посередине.
– Давай уйдём, – сказала она. – Давай уйдём отсюда! Я не хочу быть рядом с ними, с твоей семьёй и отцом. Всё почти закончилось, я знаю.
– Мы в безопасности! – сказал мальчик, указав на колышущиеся ветки, за которыми вдали виднелись танцоры и дети. Они смеялись и бросали друг в друга вымоченные в бренди виноградинки.
– Нет, – сказала девочка. – Пойдём к Вратам, на край, к снегу и железу.
– Если ты хочешь…
– Да.
Он снял с неё венец, и алая вуаль упала на снег. Девочка стряхнула снежинки с рук и, приподняв тяжёлые юбки, отвернулась от света и звуков за каштановыми ветвями. Мальчик взял её за руку.
– Подождите, – раздался тихий голос позади.
Там стояла Динарзад в длинной жёлтой вуали. Её пальцы были унизаны изумрудными кольцами, а талия затянута в красное. Дети обернулись и посмотрели на неё. Динарзад ничего не сказала… Она подняла собственную вуаль и с немой мольбой уставилась на девочку; её глаза были темны, в них дрожало отчаяние. Девочка отпустила руку своего друга и, пройдя сквозь снег, подошла к молодой женщине. Она посмотрела в лицо Динарзад, как в зеркало, и медленно взяла длинные блестящие пальцы амиры в свои холодные шершавые руки. Девочка сделала глубокий вздох, испуганная точно заяц, который не уверен, мелькнула ли в тумане стрела.
– Я думаю, – сказала она голосом, что был мягче света, – что однажды утром Папесса проснулась в своей башне, и её одеяла были такими тёплыми, а солнце таким золотым, что глазам больно смотреть. Она проснулась, оделась, умылась холодной водой и потёрла свою бритую голову. Думаю, она вышла к сёстрам, впервые увидела, какие они красивые, и полюбила их. Я думаю, что она проснулась в то утро, всем утрам утро, и почувствовала, что её сердце стало белым, как шелкопряд, а солнце на её лбу было чистым, как стекло. И тогда она поверила, что сможет жить и держать мир в ладони, будто жемчужину.
Тёплые благодарные слёзы потекли по милому лицу Динарзад; её губы задрожали. Она обняла девочку, как мать или сестра, и поцеловала её припорошенные снегом волосы. Затем отпустила и вернула на место жёлтую вуаль, пошла обратно к помосту… Но она то и дело оглядывалась через плечо, на тьму и переплетение ветвей в Саду.
Девочка пропустила руки между железными прутьями Врат. Она вгляделась в густые леса за пределами дворцовых владений, где ей не доводилось бывать. Кончики её пальцев были бледные, как грибы, и она не чувствовала прикосновения льда. Среди деревьев за Вратами шныряли тени, а звёздный свет просачивался сквозь голые ветви и жёсткие чёрные иглы.
Она закрыла глаза и попыталась успокоить биение сердца, повернулась к мальчику. Её чёрные веки горели, словно вот-вот должны были и впрямь вспыхнуть. Девочка прошептала:
– Давай расскажи мне, чем всё закончилось.
Сказка о Клетке из слоновой кости и Клетке из железа
(продолжение)
Рассветный карнавал пел сотней глоток в нежной тени локтей Симеона. Когда я вернулась во двор Орфеи, Утешение и Фонарь уже ушли, и мне пришлось идти самой – на звук барабанов и флейт, труб и лир, дудочек и криков, множества голосов. Это было нетрудно. Я обошла высокий фонарный столб, на вершине которого рыба плевалась огненной пеной, и увидела, что на вымощенной улице возле стены полно народа, аджанабцев; разноцветье поймало меня на крючок.
Жонглёры подбрасывали железные кочерги и алые цветы, иногда – детей; глотатели огня делали своё дело; маски надевались и снимались… Я увидела, как Ариозо снял свою шакалью морду на радость маленькому мальчику, но, что было под нею, не разглядела. Художники бросались, как безумные, на спину Симеона, разрисовывая её краской со страстностью спаривающихся цапель; их руки ощетинились яростными кисточками. Сирены размахивали крыльями у стены, украшая её собственными синими чернилами: «Даже в покаянии есть своя красота; да будут благословенны все, утонувшие в океане!»
Певцы толпились возле трубачей и дудочников, высокие и низкие голоса разносились эхом повсюду, и бесчисленные существа выли, причитали, лаяли. Женщина с зелёно-алой головой попугая выкрикивала точное время, а мужчина с маленькой головой волка на плече выл ей в унисон. И танцоры… О, танцоры! Все танцевали, ноги и руки так и мелькали, за прыгунами в толпе я не могла уследить. Аграфена была среди них, танцевала и играла. Но она, пожалуй, выглядела скромно – многие играли громче и танцевали быстрее. Возле фонтана, изображавшего женщину с лисьей головой, из пасти которой капала вода, девушка в алом танцевала с мужчиной в зелёном сюртуке и ногами как у газели. Она обмотала его шею длинными чёрными бусами, а он ласково куснул её за щёку. Рядом с ними резвился красный лев. Пауки прыгали с лампы на лампу, за ними тянулись переливчатые сети. Были ли у кого-то из них иглы вместо лапок? Я не разглядела.
В самом центре площади находился Фонарь. Его развевающийся хвост полыхал, а рядом танцевала Утешение, окружённая колышущимися лентами. Она зажмурила глаза от исступления и проворно ступала среди оранжево-красных перьев, раскинув руки и запрокинув голову. Её чёрные татуировки влажно и ярко мерцали в свете отца. Когда Аграфена остановилась, чтобы срезать растрепавшуюся прядь волос, остановились и они. Утешение, мокрая с головы до ног, подбежала ко мне: волосы облепили череп, как длинные верёвки, кожа была скользкой на вид. Девочка посмотрела на себя и хихикнула.
– Фолио сделала эту мазь, чтобы я не обжигалась. Она слегка воняет кислым и горьким, будто старое пиво, но работает: я лишь розовею, когда мы заканчиваем, а раньше у меня появлялись ужасные волдыри.
Я показала ей пустую шкатулку, и Утешение кивнула. Думаю, я могла бы там остаться, пойти на карнавал, держа девочку за руку, отведать яблок, вымоченных в кардамоновом вине, и рассказать ей, что однажды в детстве видела старую королеву, танцевавшую в пустом холле. Её угли были красными, словно кровь, и я решила, что она очень красивая и, наверное, счастливая. Я могла так поступить и даже отказаться просачиваться обратно сквозь руки Симеона, перенести осаду вместе с аджанабцами, прячась среди извилистых улиц. Но раздался оглушительный звук, за ним другой, разрывая в клочья остатки ночной синевы и впуская солнце, впуская огонь. Огонь и впрямь пришел, взметнулся над стеной – чёрный, алый и безбрежный; громкий будто океан. Все лица, озарённые им, побелели. Утешение уткнулась носом в мою талию. Потом раздался ещё один ужасный звук, и новый сгусток огня взметнулся в рассветном небе, точно новорожденный дракон. За ним последовали более страшные звуки: плач, сопение, ужасные всхлипы. Симеон, испуганный и одинокий, начал истекать кровью, хныкать и звать Аграфену.
