Итак, мы прекращаем искать истоки религии, то есть конкретный момент времени (сколь угодно давний), когда человек создал религию на пустом месте. Все сценарии, по которым люди садятся в кружок и «изобретают религию», сомнительны. Даже те, по которым религия постепенно формируется из хаоса идей. В последующих главах я покажу, как религия развивается («возникает», если хотите) из отбора концепций и воспоминаний. Значит ли это, что в какой-то исторический момент у людей имелось множество возможных разновидностей религии и какая-то из них оказалась более успешной? Ни в коем случае. Это значит, что всегда и во все времена в индивидуальном сознании возникали и возникают бесчисленные варианты религиозных представлений. Не все из них одинаково пригодны, чтобы передаваться в качестве культурной информации. Культурный феномен, как мы привыкли его понимать, есть результат постоянно и повсеместно ведущегося отбора.
Утверждение, на первый взгляд, парадоксальное. В самом деле: если вы протестант, вы ходили в воскресную школу, то у вас имеется совершенно определенный источник религиозного образования. Точно так же мусульманские медресе и изучение Талмуда и Торы у иудеев приобщают человека к одной определенной религии. У нас не возникает ощущения религиозного супермаркета, где полки ломятся от альтернативных концепций. Тем не менее отбор, о котором я веду речь, происходит в сознании почти каждого человека. В последующих главах я покажу, как возникают и постоянно отбрасываются варианты религиозных понятий. Этот процесс протекает – совершенно незаметно – в областях сознания, недоступных для самонаблюдения. Без экспериментальных ресурсов когнитивистики ни наблюдать, ни объяснить эти процессы не получится.
Культура как мемы
Представление о том, что культурные феномены – это либо осадок, либо предвестие множества индивидуальных случаев передачи культурных ценностей, не ново. Однако особенно оно окрепло с развитием инструментария формальной математики, описывающего культурное наследование. До тех пор перед антропологами стояла серьезная проблема: при описании культуры они чаще всего оперировали «обширными» понятиями – «американский фундаментализм», «иудаизм», «китайские нравственные ценности» и т. п. По поводу этих обобщенных понятий антропология и история могли делать массу важных заявлений (например, «в Европе XVIII в. авторитет религии пошатнулся в результате научно-технического прогресса»), однако они очень отдаленно описывали происходящее «у корней», в жизни отдельного человека. Человек ведь взаимодействует не с абстрактными понятиями вроде авторитета религии или научно-технического прогресса, а с отдельными людьми и материальными объектами. Сложность заключалась в том, чтобы сопоставить эти два уровня и описать, как происходящее «в низах» ведет к устойчивым явлениям и переменам на уровне народов.
Ряд антропологов и биологов (в том числе Ч. Ламсден, Э. Уилсон, Р. Бойд, П. Ричерсон, Л. Кавалли-Сфорца, М. Фельдман, У. Дарем) приблизительно в одно и то же время предположили, что культурное наследование можно описать так же, как и генетическое. Эволюционная биология собрала впечатляющий математический инструментарий, позволяющий рассмотреть, как определенный ген распространяется в популяции, при каких условиях он «вытесняется» другими вариантами, до какой степени гены, пагубные для организма, все равно могут передаваться внутри популяции, и т. д. Оставалось экстраполировать эти механизмы передачи на элементы культуры и поведение.
[9]
Инструментарий 1: культура как мемы
Уравнения популяционной генетики – абстрактные инструменты, которые можно применять не только к генам, но и к любой другой области, где имеются: а) набор единиц; б) изменения, порождающие разные вариации этих единиц; и в) механизм передачи, выбирающий из нескольких вариаций. В культурном наследовании мы тоже имеем дело с определенным набором понятий и ценностей (это будет аналог генов). Они существуют в разных вариациях, которые транслируются людям, воспитывающимся в определенном сообществе (это аналог репродукции). У этих внутренних состояний имеется внешнее выражение, поскольку человек руководствуется этими понятиями и ценностями в своих поступках (точно так же гены проявляются в фенотипе). После ряда циклов передачи начинают вырабатываться определенные перекосы – из-за накапливающихся искажений (информация передается не со стопроцентной точностью) и предвзятости передачи (какую-то часть информации люди усваивают и хранят лучше).
Биолог Ричард Докинз суммировал этот принцип, описав культуру как популяцию мемов – самокопирующихся репликаторов, аналогичных генам. Гены выстраивают организмы, поведение которых позволяет им реплицироваться, – иначе означенные гены уже прекратили бы существование. Мемы – это единицы культурной информации: понятия, ценности, истории и т. п., подвигающие человека на то, чтобы говорить или действовать определенным образом, который, в свою очередь, побуждает других хранить в памяти «реплицированную» версию этих мысленных единиц. Анекдот или музыкальный хит – типичные примеры таких самокопирующихся программ. Достаточно один раз услышать их, чтобы они отложились в памяти, спровоцировали некое поведение (рассказать или напеть), в результате чего анекдот или мелодия отпечатываются в памяти других людей, и т. д. На самом деле попытка описать большинство культурных феноменов через мемы и передачу мемов вовсе не так прямолинейна и бесхитростна, как может показаться: она важна для нас, поскольку переворачивает некоторые глубоко укоренившиеся представления о культуре, на которых я сейчас остановлюсь подробнее.
Во-первых, мем-модели ставят под сомнение идею культуры как некой абстракции, не зависящей от индивидуальных концепций и норм, «общих» для разных людей. Параллель с генами наглядно показывает, почему это ошибочно. У меня, как и у многих других, голубые глаза. Но мои гены не находятся в организмах этих других, а их гены – в моем. Гены надежно упакованы в наших собственных, личных клетках. Называть их «общими» значило бы притягивать за уши ложную метафору. Мы можем утверждать лишь, что унаследованные мной гены схожи с генами других людей с точки зрения их воздействия на цвет глаз. Вот и культура означает лишь сходство. Называя что-то элементом культуры, мы подразумеваем лишь, что оно примерно схоже с наблюдаемым у других участников определенной рассматриваемой группы и отлично от того, что мы наблюдаем у представителей антагонистичной группы. Поэтому было бы заблуждением называть культуру общей или совместной, как собственность. Если у меня и у вас в кошельке оказалась абсолютно одинаковая сумма денег, это еще не значит, что мы владеем ими сообща!
Во-вторых, если культура – это сходство человеческих идей, заявлять, что «американская культура делает упор на личные достижения» или «китайская культура больше значения придает гармонии в коллективе» в корне ошибочно. Из таких заявлений закономерно вытекает, что «многие американцы были бы не против расслабиться, но менталитет требует рваться к победе» или «многие китайцы были бы не против проявить себя, но менталитет требует не отрываться от коллектива». Мы описываем культуру как некую внешнюю силу, толкающую человека в том или ином направлении. Непонятно. Как может сходство служить побуждением? Никакой внешней силы в нем нет. Если человек ощущает конфликт между своим намерением и нормой, которой следуют окружающие, конфликт этот существует исключительно в его сознании. Если американскому ребенку тяжело справиться с установкой «американские дети должны уметь конкурировать», то лишь потому, что установка эта у него уже имеется, она ему уже внушена (возможно, к его большому неудовольствию). Но все это происходит внутри сознания.
