Это последнее наблюдение представляет интерес не только для экспериментальных психологов, но и для всех остальных, поскольку объясняет кое-какие особенности подлинных сверхъестественных представлений. Теперь мы можем точнее обосновать, почему ошибочно рассматривать религиозные представления как «странные» или «необычные». У нас имеются видовые понятия («жираф») и онтологические категории («животное»). Мы можем создавать новые непривычные образы на основе противоречий этим понятиям или категориям. Утверждение «жил-был черный жираф с шестью ногами» нарушает представления на уровне видового понятия. Утверждение «один жираф родил трубкозуба» нарушает представления на уровне онтологической категории (потому что интуитивное представление гласит, что животные рождаются от других животных того же вида).
Теперь рассмотрим следующие утверждения:
26а) Мы боготворим эту женщину, потому что она единственная за всю историю зачала ребенка, не вступив в половую связь.
26б) Мы боготворим эту женщину, потому что она родила 37 детей.
27а) Мы молимся этой статуе, потому что она слушает наши молитвы и помогает обрести желаемое.
27б) Мы молимся этой статуе, потому что это крупнейший на свете рукотворный объект.
31а) Некоторые люди могут внезапно исчезнуть, если испытают сильную жажду.
31б) Некоторые люди чернеют, если испытают сильную жажду.
Пункты 26а, 27а и 31а – верные кандидаты на включение в религиозный репертуар. Собственно, два из них и так уже к нему принадлежат и всем наверняка знакомы. Парные же им пункты б, хотя и относятся к той же категории и включают некую нестандартную концептуальную ассоциацию, куда менее убедительны. Все они строятся на противоречии, не имеющем онтологического характера. Конечно, какое-то концептуальное противоречие в них присутствует, но оно не связано с онтологической категорией. В вашей мысленной энциклопедии под рубрикой «Человеческая физиология» вряд ли значится, что люди чернеют от жажды, поэтому да, перед нами явно что-то из ряда вон выходящее. Однако и ничего исключающего возможность чернеть в нашем понятии человека не содержится. То же относится и к женщине с 37 детьми – да, уникальный человек, но все равно ЧЕЛОВЕК, – и к самому крупному рукотворному объекту на свете. Интуитивные установки подсказывают, что у рукотворных объектов имеется размер, а значит, какие-то могут быть крупнее других, и, следовательно, один из них должен быть самым крупным. Да, все эти образы непривычны и исключительны, но «маркер особенности» не противоречит соответствующей онтологической справке. Таким образом, антропологическое наблюдение, согласно которому странности в основу сверхъестественных концепций не ложатся, а онтологические противоречия – да, объясняется свойствами памяти (онтологические противоречия запоминаются лучше, чем странности или стандартные образы).
Тут потребуется небольшое уточнение. Странности как таковые в буквальном смысле в религиозных концепциях встречаются – вспомним, например, призраков Майотты, которые пьют одеколон вместо воды. Если этот пример вам кажется слабым, возьмем более фантастический, приведенный Чарльзом Стюартом, – о мелких бесах, которыми изобилуют уединенные уголки современной сельской Греции. Все эти exotica считаются либо воплощениями дьявола, либо его приспешниками. Вот небольшой список (я включил не всех): daoutis – бес-козел, совокупляющийся с козами; drakoi – великаны, похищающие девушек; fandasmata – эфирные создания, обращающиеся в коров, ослов, коз; gelloudes – демоницы, пожирающие маленьких детей; горгоны или русалки; kallikantzaroi – уродливые бесы с рогами и хвостом; monovyza – одногрудая великанша; stringla – старуха, превращающаяся в сову и пьющая кровь детей; vrykolakas – неувядающий вампир, как правило, возвращающийся с того света, чтобы преследовать собственных родных; нереиды – прекрасные танцовщицы, пляшущие в укромных местах и сводящие юношей с ума; smerdaki – мелкий демон, нападающий на овечьи и козьи стада и, наконец, lamies – девы неземной красоты, как пишет Стюарт, которых портят лишь два крохотных недостатка – коровье и козье копыта.
[23]
Эти странности, противоречия видового порядка, добавляются к онтологическим. Перед нами характеристики, связанные со сверхъестественным образом, но не являющиеся для него неотъемлемыми. Например, если бы призраки в представлении жителей Майотты пили бензин, а не одеколон, это не слишком изменило бы их образ. А вот если бы жители Майотты были убеждены в том, что призраки не могут вещать через людей, потому что лишены разума, картина поменялась бы кардинально. Точно так же главное свойство всех бесов exotica заключается в том, что они появляются и исчезают, когда захотят, не подвержены биологическим процессам – не стареют и не умирают – и служат могущественному дьяволу. Наличие коровьих копыт и козьих рогов ничего не добавляет к взаимодействию бесов с людьми, поэтому, как пишет Стюарт, эти детали варьируют от места к месту и со временем могут меняться. Действительно, антропологи давно отмечают как возникающие за короткий срок изменения во внешних подробностях религиозных образов, так и расхождения внутри группы. Такие изменения и расхождения обычно ограничиваются внешними странностями, добавляемыми к онтологическому противоречию, и не затрагивают его.
Свойства памяти (почти) неизменны в разных культурах
Одинаковы ли эти свойства памяти в разных культурах? До сих пор мы подразумевали, что так и есть. Я сравнивал представления, бытующие в разных уголках земли, и предполагал, что они созданы по рецептам, действительным для любого нормального человеческого сознания. Но мы не можем автоматически исключить вероятность, что на результаты наших экспериментов влияют разного рода культурные факторы. У европейцев и американцев запоминанию может способствовать уровень грамотности, школьное образование, воздействие научных теорий, массовой культуры и литературы как источников информации, наличие организованной религии и т. д. Именно поэтому в такого рода исследованиях необходимо кросс-культурное дублирование эксперимента.
Это не просто проведение его в другой местности. Во-первых, часть сюжетов не воспримется людьми, привыкшими к художественному вымыслу иного рода. Во-вторых, что еще важнее, само понятие тестирования памяти – и вообще тестирования чего бы то ни было – может быть чуждо людям, не знакомым со школьной системой. Как отмечали многие кросс-культурные психологи, в идее школьных тестов и протоколов экспериментальных исследований есть нечто глубоко противоестественное. Человек, который по статусу своему должен знать ответы (учитель, экспериментатор), притворяется, будто не знает, а человек, таким статусом не обладающий, почему-то должен эти ответы дать! Чтобы привыкнуть к таким странным порядкам, требуется не один год проучиться в школе.
Сперва мы адаптировали наши сюжеты к экспериментам на запоминание у народа фанг – в столице Габона Либревиле и в нескольких лесных селениях. С фанг дело пошло довольно легко: умение запоминать длинные сюжеты слово в слово – предмет особой гордости для многих из них. Такие люди, прирожденные рассказчики, часто вызывают других на состязание, подначивая вспомнить, что и в какой момент происходило в том или ином сказании. Так что нам оставалось только представить наш эксперимент как облегченную версию таких состязаний. В одном из селений он и вправду вылился в соревнование между нашими помощниками (студентами университета из числа фанг) и местной молодежью – выясняли, у кого «голова лучше работает». Конечно, и в этом случае не исключена некоторая предвзятость, но учтите, что устранить ее вовсе мы не можем, да и не беремся. В наших силах лишь варьировать ситуации, чтобы источники предвзятости нивелировали друг друга. Эксперименты в любом случае представляли интерес в силу контраста между фоновым знакомством фанг и европейцев / американцев с религиозными и сверхъестественными понятиями.
